Не бойтесь никаких соблазнов, никаких искушений, никакой свободы, не только внешней, общественной, но и внутренней, личной, потому что без второй невозможна и первая. Однако бойтесь — рабства и худшего из всех рабств — мещанства и худшего из всех мещанств — хамства, ибо воцарившийся раб и есть хам, а воцарившийся хам и есть черт — уже не старый фантастический, а новый, реальный черт, действительно страшный, страшнее, чем его малюют,— грядущий князь мира сего, Грядущий Хам.

Д. Мережковский

Личность и творчество Дмитрия Сергеевича Мережковского, его роль в литературном процессе и истории России весьма противоречивы. Некоторые считают, что, Мережковский серьезно недооценен современниками и потомками. Например, Дмитрий Быков в лекции по русской литературе называет Мережковского пророком и излагает свое отношение к писателю так: «Мережковский был гений, крупнейший, по-моему, писатель и мыслитель своей эпохи – крупней и значительней Горького, Розанова, Флоренского, Белого, Вячеслава Иванова, – и недаром Нобелевский комитет рассматривал его как основного конкурента Бунина. Однако в сегодняшней России Мережковский мало кого занимает, и время его придет не скоро. В том, что придет, – сомневаться нельзя... Мысль Мережковского – школа свободы, праздник ясного и сильного разума. В нынешней нашей тьме этот светоч сияет куда ярче, чем сто лет назад. Неясно только – это мысли его приобрели дополнительную глубину, многократно подтвердившись, или русская тьма стала гуще».

Во вступительной статье к посвященной Дмитрию Мережковскому антологии серии «Русский путь» А. Н. Николюкин рассказывает: «Существуют писатели, которые постигаются в процессе «отторжения» общественным мнением, критикой. Таковы маркиз де Сад во Франции, Ницше в Германии, Генри Миллер в Америке. У нас долгие десятилетия таковым оставался Дмитрий Сергеевич Мережковский. У современников, как до революции, так и в эмиграции, он получал по большей части весьма критические оценки, хотя его эрудиция и ученость признавалась всеми.

А. П. Чехов, предложивший кандидатуру Д. С. Мережковского в почетные академики на 1902 год, писал ранее о лекции Мережковского, сделавшей его имя широко известным в литературных кругах: «В публичной лекции Мережковского, если судить о ней по печатным отзывам, немало правды и хороших мыслей. Но она не политична, или, вернее, не этична. В каждом обществе, будь то народность, секта, сословие или просто круг людей, связанных одной общей профессией, непременно существует этика отношений, не допускающая, между прочим, чтобы дурно отзывались о своих в присутствии чужих, если нет к тому достаточно сильных поводов вроде уголовщины... Мережковский огулом, без достаточных к тому поводов дурно отзывался о своих в присутствии чужих... Дома у себя, т. е. в журнале или в литературном обществе, бранись и бей себя по персям сколько хочешь, но на улице будь выше улицы и не жалуйся барышням, полицейским, студентам, купцам и всем прочим особам, составляющим публику. Как бы низко ни пала литература, а публика все-таки ниже ее. Стало быть, если литература провинилась и подлежит суду, то уж тут публика все, что угодно, но только не судья» *.

Александр Блок, читая роман Мережковского «Александр I», печатавшийся в 1911 году в «Русской мысли» и в газете «Рус¬ское слово», записывает в Дневнике: «Писатель, который нико¬го никогда не любил по-человечески, — а волнует. Брезгливый, рассудочный, недобрый, подозрительный даже к историческим лицам, сам себя повторяет, а тревожит. Скучает безумно, так же как и его Александр I в кабинете, — а красота местами неслы¬ханная. Вкус утончился до последней степени: то позволяет себе явную безвкусицу, дурную аллегорию, то выбирает до беспощад¬ности, оставляя себе на любование от женщины — вздох, от де¬кабриста — эполет, от Александра — ямочку на подбородке, — и довольно. Много сырого матерьялу, местами не отличается от статей и фельетонов».

Наиболее определенно ту же мысль, то же впечатление от Мережковского и его произведений выразил В. В. Розанов, близ¬ко знавший его на протяжении многих лет. С присущей Розано¬ву парадоксальностью он писал: «...мне кажется иногда (часто), что Мережковского нет... Что это — тень около другого... Вер¬нее — тень другого, отбрасываемая на читателя. И говорят: “Ме¬режковский”, “Мережковский”: а его вовсе нет, а есть 1) Юли¬ан, 2) Леонардо, 3) Петр, 4) христианство, 5) Renaissance... и проч., и проч. Множество. А среди его... в промежутках между вещами, кто-то, что-то, ничто, дыра: и в этой дыре тени всего... Но тени не суть вещи, и “универсальный Мережковский” вовсе не существует: а только говоря “о Renaissance’e” — упомянешь и “о Мережковском”. Оттого в эту “пустоту” набиваются всякие мысли, всякие чувства, всякие восторги, всякие ненависти... по¬тому именно, что все сие место — пусто.

О, как страшно ничего не любить, ничего не ненавидеть, все знать, много читать, постоянно читать и наконец, к последнему несчастию, — вечно писать, т. е. вечно записывать свою пустоту и увековечивать то, что для всякого есть достаточное горе, если даже и сознается только в себе».

Может быть, единственной, кто понимал и, главное, прини¬мал Дмитрия Сергеевича от начала до конца, была Зинаида Гип¬пиус, жена, прожившая с ним 52 года и, по ее словам, не расста¬вавшаяся с ним ни на один день за все это время. Случай поистине уникальный».

Богослов и проповедник отец Александр Мень стихотворение Дмитрия Мережковского «Бог» считал одним из лучших: «Едва ли, - утверждал он, - пожалуй, в русской литературе можно найти подобное простое, без всякого декадентского привкуса, стихотворение о самом важном, о самом последнем, о самом прекрасном, о самой сущности нашей жизни и о Том, перед Лицом Которого должны мы все ходить».

О, Боже мой, благодарю

За то, что дал моим очам

Ты видеть мир, Твой вечный храм,

И ночь, и волны, и зарю...

Пускай мученья мне грозят,—

Благодарю за этот миг,

За все, что сердцем я постиг,

О чем мне звезды говорят...

Везде я чувствую, везде

Тебя, Господь, — в ночной тиши,

И в отдаленнейшей звезде,

И в глубине моей души.

Я Бога жаждал — и не знал;

Еще не верил, но, любя,

Пока рассудком отрицал, —

Я сердцем чувствовал Тебя.

И Ты открылся мне: Ты — мир.

Ты — все. Ты — небо и вода,

Ты — голос бури. Ты — эфир,

Ты — мысль поэта, Ты — звезда...

Пока живу — Тебе молюсь.

Тебя люблю, дышу Тобой,

Когда умру — с Тобой сольюсь,

Как звезды с утренней зарей.

Хочу, чтоб жизнь моя была

Тебе немолчная хвала,

Тебя за полночь и зарю,

За жизнь и смерть — благодарю!..