Юбилеи

29 ноября исполняется 125 лет со дня рождения английского писателя Клайва Стейплза Льюиса (1898-1963)

Забавно, что все дети, которые мне пишут, сразу видят, кто такой Аслан, а взрослые - никогда.

К.С. Льюис

Как ученый Льюис известен своими исследованиями английской литературы эпохи средневековья, как теолог - трудами, трактующими христианство с точки зрения человека, который утратил веру в детстве и возвратился к ней уже в зрелом возрасте. Религиозные проповеди, философские и богословские работы — самая объемная часть литературного багажа Клайва Льюиса. В этих произведениях писатель продолжает литературную традицию XVII— XVIII веков: облекать идеи и рассуждения в фантастические одежды аллегорий и метафор.

Благодаря стараниям современной киноиндустрии, Льюис стал одним из самых известных христианских апологетов ХХ века. Его считают своим и протестанты и католики, а православные, в свою очередь, утверждают, что Льюис был «анонимным православным». Трактат

Сейчас имя Клайва Степлза Льюиса прочно связывается с шедевром детского фэнтези, семикнижием - «Хроники Нарнии»: «Племянник чародея» (1955); «Лев, Колдунья и платяной шкаф» ( 1950); «Конь и его мальчик» (1954); «Принц Каспиан» (1951); «Покоритель зари, или Плавание на край света» (1952); «Серебряное кресло» (1953); «Последняя битва» (1956).

«Hи один писатель не смог адекватно передать образ Христа. Есть только один, пожалуй, — это английский писатель Льюис… Льюис — единственный в мире писатель, который сумел в сказке, в легенде закодировать всю тайну христианства", - говорил о нарнийских сказках протоиерей Александр Мень в лекции "Рождество". «…Немного писателей-беллетристов или апологетов, и намного меньше читателей и того, и другого жанра, изобразили так неотразимо притягательно Бога, как это осмелился сделать Льюис. Бога, более далекого от Бога слабосильных семинаристов, нельзя даже представить: царственного, мужественного и великолепного» (П. Крифт).

Когда девятилетний американский мальчик Лоренс испугался, что любит Аслана больше, чем Иисуса, его мать написала К. С. Льюису на адрес издательства "Макмиллап". Ответ пришел уже через десять дней:

6 мая 1955

Дорогая миссис К... Передайте Лоренсу от меня, с любовью:

1) Даже если бы он любил Аслана больше, чем Иисуса (очень скоро я объясню, почему это невозможно), он не был бы идолопоклонником. Идолопоклонник делал бы это сознательно, а он изо всех сил старается с собой справиться. Господь прекрасно знает, насколько трудно нам любить Его больше всех остальных, и не будет сердиться на нас, пока мы стараемся. Он нам поможет.

2) Но Лоренс не может на самом деле любить Аслана больше, чем Иисуса, даже если ему кажется, что это так. Все слова и дела Аслана, за которые Лоренс его любит, сказал или совершил Иисус. Так что когда Лоренс думает, что любит Аслана, он на самом деле любит Иисуса, и, может быть, любит Его больше, чем прежде. Разумеется, у Аслана есть то, чего нет у Иисуса, - я про львиное тело. Если Лоренса пугает, что львиное тело правится ему больше человеческого, думаю, он зря тревожится. Господь знает все про воображение маленького мальчика (которое Сам сотворил), знает и то, что в определенном возрасте очень привлекательна идея дружелюбного говорящего зверя. Поэтому, думаю, Он не обидится, что Лоренсу нравится львиное тело. В любом случае, когда Лоренс подрастет, это чувство отомрет само, без всяких с его стороны усилий. Так что пусть не волнуется.

3) На месте Лоренса я бы просто говорил, когда молюсь: "Господи, если то, что я чувствую и думаю об этих книжках, Тебе не нравится и для меня вредно, пожалуйста, забери у меня эти чувства и мысли, а если в них нет ничего плохого, тогда, пожалуйста, пусть это перестанет меня тревожить. И помогай мне каждый день любить Тебя больше в том смысле, который важнее всех мыслей и чувств, то есть исполнять Твою волю и стремиться быть похожим на Тебя". Вот что, по моему разумению, Лоренс должен просить для себя, но было бы очень по-христиански, если бы он добавлял: "И если мистер Льюис смутил своими книжками других детей или причинил им вред, пожалуйста, прости его и помоги ему больше такого не делать". Поможет ли это? Я бесконечно жалею, что доставил такие огорчения, и буду очень благодарен, если вы напишете мне еще и расскажете, как теперь Лоренс. Разумеется, я буду молиться о нем каждый день. Наверное, он большой молодец; надеюсь, вы готовы к тому, что он может стать святым. Уверен, мамам святых порой приходилось нелегко!

Искренне ваш К. С. Льюис

Предлагаем вашему вниманию статью кандидата филологических наук Михаила Игоревича Свердлова о Клайве Степлзе Льюисе из «Энциклопедического словаря английской литературы XX века».

ЛЬЮИС К(лайв) С(тейплз) [LEWIS C(live) S(taples), 29.11.1898, Белфаст –22.11.1963, Кембридж], филолог, теолог, прозаик. Родился в семье адвоката полицейского суда. С 1911 по 1913 обучался в Шербургской подготовительной школе, с 1913 по 1914 – в Мэлверн-колледже; затем в течение трёх лет под руководством домашнего преподавателя изучал языки и литературу (прежде всего греко-латинскую классику). В 1916 поступил в Оксфорд. С нояб. 1917 по апр. 1918 воевал во Фландрии, после ранения вернулся в Оксфорд. В 1925, через два года после окончания университета, был приглашён преподавателем английского языка и литературы в оксфордский Колледж св. Магдалины, работал в этой должности около 30 лет, пока не получил место профессора английской литературы в Кембридже (1954).

Внешне биография Льюиса воспринимается как череда потерь и тяжёлых испытаний: смерть матери и последовавшее за этим разрушение семейного уклада; издевательства садиста-учителя в Шербурге и соучеников в Мэлверне; фронт и ранение; гибель друга и более чем 30-летняя домашняя тирания матери друга, за которую Льюис добровольно взял на себя ответственность; поздняя женитьба (1956) и через 4 года смерть жены. Однако сам Льюис определяющими событиями своей жизни считал вовсе не беды и испытания, а прочитанные книги и разговоры с друзьями. Воспитанный в духе ольстерского протестантизма, он ещё ребенком потерял веру (1912). Но, как позже представлялось Льюису, в том же году началось его восхождение к подлинной, выстраданной вере – через чтение и обсуждение прочитанного.

Первый шаг на этом пути – к мифу (через вагнеровские либретто, "северный" эпос, Т. Мэлори и У. Морриса, 1912–1916; после прочтения истории о Зигфриде для Льюиса "повернулось небо" и жизнь обрела новый смысл). Второй шаг – к эстетическому восприятию христианства как мифа (после прочтения в 1916 "Фантастов" Дж. Макдоналда, которые, по словам Л., "крестили [его] воображение"). Захваченный красотой христианского мифа, он с каждым годом всё более осознавал противоречие между своей атеистической жизненной теорией и христианским читательским опытом (любимые авторы Л. в 1916–1925 – это Э. Спенсер, Дж. Мильтон, Дж. Макдоналд, Г.К. Честертон*; "христиане ошибаются, – писал он тогда, – но все остальные скучны"). Третий, решающий, шаг (прежде всего под влиянием "Вечного человека" Честертона) – к христианскому мифу как правде ("Рассказ о Христе – это просто истинный миф: миф, воздействующий на нас так же, как и другие, но с той огромной разницей, что всё это было на самом деле"). Итогом "восхождения" стало обретение Л. веры: после 1931 он ревностный англиканец. В дальнейшем и жизненные трудности, и читательские впечатления представлялись ему посланиями Бога, обращенными к человеческому опыту и воображению ("Страдание – мегафон Божий"; воображение – "Божья игра").

Духовный переворот 1931 стоит считать началом творческой биографии Л., об опубликованных же до этого сборнике стихов "Духи в неволе" ("Spirits in Bondage", 1919) и повествовательной поэме "Даймер" ("Dymer", 1926) сам писатель предпочитал не вспоминать. В своём творчестве Л. стремился не к развитию, а к постоянству; с нач. 30-х гг. он раз и навсегда определил для себя три поприща (теолог-апологет, филолог-медиевист и романист) при единой и неизменной позиции (защитник традиционной веры, старого уклада и классической литературы). Называя себя "динозавром" и "западным человеком прошлого", Л. так подчёркивал свою сознательную старомодность, принципиальную несовместимость с тенденциями 20 в.: прагматическому и технологическому мышлению он пытался противопоставить "романтическую теологию" в духе У. Морриса, идеологическому прессингу – опору на "целомудренную здравость старых авторов" (С.С. Аверинцев), современному упадку веры – популяризацию Св. Августина и Фомы Аквинского. Последнее для Л. особенно важно: христианская тема с нач. 30-х гг. оставалась неподвижным центром и первопричиной его творчества. Филология, теология и художественное творчество были для Л. ступенями к постижению Бога – через анализ и классификацию религиозных текстов (в филологических трудах), логику и диалектику (в теологических трактатах), фантазию и воображение (в романах).

После своего обращения Л.-филолог ушёл в оппозицию к современной ему науке. "Каковы ключевые слова современной критики? – писал он в статье "Христианство и литература" (сб. "Реабилитация" – "Rehabilitations", 1939), и отвечал: "созидание" в противоположность "подражанию", "спонтанность" в противоположность "условности", "свобода" в противоположность "правилам". По мнению Л., этот понятийный ряд свидетельствует о разрыве литературной критики ХХ в. с христианской концепцией творчества как подражания Богу. Обличая "грехи" новейшей критики ("хронологический снобизм" и "индивидуалистическая ересь"), сам Л. заявлял о своей верности древним теориям "подражания" (Платона, Аристотеля и Августина).

Основные труды Л. посвящены средневековью как идеальной литературной эпохе, отмеченной неразрывным единством словесности и религии; свою задачу, в частности, он видел в апологии средневекового автора. Эту связь Бога-творца и литературного творчества, божественного авторитета и автора Л. пытался всесторонне исследовать в своих филологических трудах. Так, уже в самих словах литературного языка он отыскивает христианские этимологии (напр., в слове "сознание" – "Исследование о словах" – "Studies in Words", 1960). Если Л. рассматривает литературные темы, то обязательно в религиозном контексте; так, в "Аллегории любви" ("The Allegory of Love", 1936), посвященной провансальской поэзии, он "проявил тончайшее понимание того, что значит это в высшей степени необычное сочетание любви и религии" (Ч. Уильямс*). Исследуемые Л. жанры чаще всего напрямую связаны с религией – напр., мильтоновский эпос («Вступление к "Потерянному раю"» – "A Preface to Paradise Lost", 1942) или псалмы ("Размышление о псалмах" – "Reflection on the Psalms", 1958). Описывая средневековые представления о мире ("Отвергнутый образ" – "The Discarded Image", 1964), Л. противопоставляет приговору современной науки ("средневековая картина мира ошибочна") религиозно-эстетический критерий ("средневековая картина мира исполнена гармонии и совершенства"). Даже в написанном им 3-м томе академической истории английской литературы ("Английская литература в шестнадцатом столетии" – "English Literature in the Sixteenth Century", 1954) он остался верен себе: английское Возрождение представлено с религиозной точки зрения – как продолжение средневековья. Вообще, излюбленная мысль Л. заключалась в том, что "в Англии не было Возрождения"; об "открытии любви" в провансальской поэзии он писал, что "по сравнению с этим революция Ренессанса – только рябь на поверхности литературы".

В творчестве Л. филология органично "впадает" в теологию, когда он указывает на божественный смысл слова (напр., на таинственную силу предлога "в": "человек во Христе", "Христос в Боге", "Святой Дух в церкви") или предупреждает о дьявольских приманках, скрытых в извращённых словах (напр., о подмене положительного понятия "милосердие" отрицательным "самоотверженность", о превращении понятия "демократия" в заклинание, "выполняющее (...) ровно ту же работу, которую выполняли древнейшие диктатуры", или об опасности местоимения "мой").

В апологетических трактатах Л. стремится ставить самые острые вопросы христианства – о природе чуда ("Чудо: предварительное исследование" – "Miracles: A Preliminary Study", 1947; рус. пер. 1991), об оправданности страдания ("Проблема страдания" – "The Problem of Pain", 1940; рус. пер. 1991), о реальности ада и рая ("Письма Баламута" – "The Screwtape Letters", 1942; рус. пер. 1984; "Расторжение брака: видение" – "The Great Divorce: A Dream", 1946; рус. пер. 1990), о связи земной любви с небесной ("Четыре рода любви" – "The Four Loves", 1960; рус. пер. 1989). При этом, к какой бы сложной теологической проблеме Л. ни обращался, он всякий раз рассчитывает на самую широкую читательскую аудиторию, поэтому сложная диалектическая процедура берёт начало в понятной каждому обыденности, в простых отношениях "обычных вещей и обычных людей" (не случайно один из основных трактатов Л. называется "Просто христианство" – "Mere Christianity", 1952; рус. пер. 1992). Л.-апологет сначала добивается эффекта узнавания, после чего обычно следует серия парадоксов, переворачивающих обыденность (напр., "рождение человека важно как квалификация для смерти"; "чтобы справиться со страстями, надо каждый день умирать"). Затем впечатление, произведённое на читателя, усиливается броскими, запоминающимися афоризмами: от первородного греха – "сила тяжести, влекущая нас от Бога", "ошибки в грамматике бытия", но "будет вправлен сустав бытия, и боль утихнет".

Трактаты Л., начиная с написанного почти сразу же после его обращения в веру "Путь паломника: аллегорическая апология христианства, разума и романтизма" ("The Pilgrim's Regress: An Allegorical Apology for Christianity, Reason and Romanticism", 1933; рус. пер. 1999), резко полемичны. Основной объект многолетней полемики как раз и выведен в "Апологии": это "Дух Времени" – современность, охваченная неверием и "ересями". На борьбу с выразителями "духа времени" (такими, как Т.С. Элиот* и Ф.Р. Ливис*) Л. бросает все средства – от сократической иронии до прямой инвективы. Перелом в его полемическом настроении произошёл в 1947, когда он проиграл спор с католическим философом Э. Энскомбом в оксфордском Сократическом клубе. После этого изменяется проповедническая установка Л.: уменьшается доля логической доказательности, увеличивается доля художественной, образной убедительности.

Ещё в 30-х – нач. 40-х гг. ХХ века Л. охотно обращается к аллегории и притче: тезисы и аргументы в этих жанрах подкрепляются сюжетом и характерами, полемика и эристика выражаются в конфликтных положениях, парадоксы становятся эффектнее и зримее (в "Письмах Баламута" божественная истина доказывается от обратного – устами беса; в "Расторжении брака" грешники вовсе не осуждены на адские муки, но сами их выбирают).

Аллегория и притча "впадают" в художественную прозу Л. К 30-м гг. ХХ в. относится его первый опыт в жанре фантастического романа, положивший начало космической трилогии, – "За пределы безмолвной планеты" ("Out of the Silent Planet", 1938; рус. пер. 1998). В 1943–1956 романы начинают доминировать в творчестве писателя. Это 2-я и 3-я части космической трилогии ("Переландра" – "Perelandra", 1953; рус. пер. 1998; "Мерзейшая мощь: современная сказка для взрослых" – "That Hideous Strength: a Modern Fairy-Tale for Grown-Ups", 1945; рус. пер. 1998), а также сказочные "Хроники Нарнии" ("Chronicles of Narnia", 1950–1956; рус. пер. 1993) и роман об Амуре и Психее "Пока мы лиц не обрели: перелицовка одного мифа" ("Till We Have Faces: A Myth Retold", 1956; рус. пер. 1999).

Романы Л. являют собой самые неожиданные жанровые сплавы: научная фантастика* и сказочная повесть сочетаются с рассуждениями в духе теологических трактатов, с символическими картинами в духе старинных мистических трактатов, а также с древними мифологическими сюжетами. При этом ни романы космической трилогии, ни "Хроники Нарнии" не являются притчами или аллегориями. По замыслу автора, читатель должен встретиться в них с "правдой мифа".

То, что Льюис говорил об античных мифах, он примерял и к собственной художественной прозе. Решающим доказательством какого-либо благочестивого тезиса для Л. является благочестивый вымысел – как отражение божественной правды, как инобытие священной реальности. Посредством такого вымысла (что сродни мифу) осуществляется "перевод божественной истины на язык наших представлений и идей".

В "Хрониках" и трилогии Л. придерживается определённой дидактической стратегии: герои и идентифицирующие себя с ними читатели просто поставлены по ходу сюжета перед чудом как фактом. Задача автора – заставить героев лично пережить события, подобные событиям священной истории (творение мира, грехопадение и Страшный суд в "Хрониках Нарнии", явления Эдема, ангелов и змия в "Переландре" и т.д.); по замыслу автора, читатель также должен ощутить эффект присутствия, убедиться воочию в реальности чуда.

Судьба наследия Л. оказалась счастливой. В среде филологов-специалистов его труды и в кон. 20 в. считались образцовыми. Вместе с тем он остаётся одним из самых популярных и читаемых апологетов современности. А его "Хроники Нарнии" поставили писателя в ряд классиков детской литературы*.

Соч.: Surprised by Joy: The Shape of My Early Life. L., 1955; в рус. пер.: Собрание сочинений: В 8 т. СПб., 1999.

Лит.: Аверинцев С.С. Голос, которому можно верить // Льюис К.С. Страдание. М., 1991; Бинхам Д. Клайв Льюис и его сказки. СПб., 2001; Green L.R., Hooper W. C.S. Lewis: A Biography. L., 1974; Freshwater M.E. C.S. Lewis and the Truth of Myth. L., 1988; Wilson A.N. C.S. Lewis: A Biography. L., 1990.

M. Свердлов

По книгам:

Монро Роберт. Настигнут радостью: беседы с К. С. Льюисом. – Москва : Библейско-Богословский институт св. апостола Андрея, 2003. – (Читая Библию: приложение к журналу «Мир Библии»).