Юбилеи

8 октября исполняется 125 лет со дня рождения Марины Ивановны Цветаевой (1892-1941)

Нашу юность глотает Цветаева, нашу зрелость выплевывает Ахматова.

Юнна Мориц

По наблюдению Андрея Немзера, «Цветаева, к сожалению, не была до сих пор прочитана с той серьезностью и ответственностью, что окрасили восприятие Ахматовой, Пастернака и Мандельштама. Заблуждений, мифотворчества и конъюнктуры хватило (хватает) и на них, но то – болезненные искривления сильной традиции. Осмысление Цветаевой как великого поэта – дело будущего».

В дни празднования 120-летия Марины Цветаевой предлагаем познакомиться с любопытными дневниковыми записями о поэте Александра Шмемана (1921-1983), проповедника и богослова. Как и все многочисленные впечатления, собственная жизнь, литература соотносится отцом Александром с высшими ценностями, подвергаются религиозному осмыслению.

Стихотворение «Была б жива Цветаева» принадлежит перу Леонида Губанова (1946 —1983), создателя московского литературного кружка СМОГ 60-х годов. За исключением самиздата при жизни поэт практически не публиковался.

Александр Шмеман

Понедельник, 16 января 1978

Кончил "Живые лица" Гиппиус. Нет, все-таки по-своему замечательная книга. Чтобы остаться в той же, так всегда меня интересующей, атмосфере, перелистывал "Неизданные письма" Цветаевой. Всегда страшная к ней, к ее беззащитности жалость. А вместе с тем сильное отталкивание от всего ее стиля и тона. Мне не по душе вечный ее напролом. А также постоянная игра словами, ее, хотя и действительно потрясающий, но мне как бы подозрительный, "словесный дар", чуть ли не какая-то поэтическая "глоссолалия". Я понимаю теперь, что это же самое меня отталкивает в раннем (да и не только раннем) Пастернаке. Ее искусство не имело в себе смирения, настоящего, Божественного смирения. Она словом "владела", над ним "владычествовала", как именно владычества хочет она и над своими корреспондентами. Она им целиком, без остатка отдается, но с тем, чтобы они не только так же отдались ей, а изнутри ей, ее любви, ее "напролом" подчинились. И, однако, какая во всем этом жалость, как ее бесконечно, безмерно жалко.

Искусство самоутвержденья, искусство - власть над словом, искусство без смирения. В другом "регистре" - это также Набоков. И потому искусство таланта (который все может), а не гения (который "не может не..."). В Набокове, может быть, и был гений, но он предпочел талант, предпочел власть (над словами), предпочел "творчество" - служению. Кривая таланта - от удачи к неудаче ("Ада", поздний Набоков, которому так очевидно нечего больше сказать, ибо все возможные - в его таланте - удачи исчерпаны). Гений, даже самый маленький, ибо гений совсем не обязательно "огромен", - от неудачи к удаче (по-настоящему чаще всего - посмертной, ибо требующей отдаления или даже, по "закону" или "пути зерна", - смерти и воскресения...). В Цветаевой гения, пожалуй, и не было. Но был огромный талант, и отсюда - психология всесилия, вызова, требования, самоутверждения (не как человека, а как поэта), бескомпромиссности (утверждения несомненной правды своего искусства при слепоте к "искусству правды"). Цветаева любила в себе свою "стопроцентность", "жертвенность", "безмерность" и, в сущности, не признавала за собою - поскольку абсолютно отождествляла себя, и, наверное, справедливо, с поэтом в себе - никаких недостатков. И потому виноваты (в ее тяжелой жизни, в невозможности из-за этого творить и т.д.) всегда были Другие. В отличие от Блока, от Ахматовой, она - человек без чувства вины или ответственности (кроме как за правду своего искусства, его подлинности, а не "подделки"). Те берут на себя - Россию, мир, революцию, грехи и т.д., Цветаева - нет. Поэтому Блок, Ахматова, даже погибая, побеждают, преображают своим творчеством тьму и хаос. Цветаева гибнет пораженная. В трагедии Блока, Ахматовой, Мандельштама - есть торжество. В гибели Цветаевой - только ужас, только жалость, победа бессмысленной "Елабуги". А Набоков, тот даже не "гибнет". Его гибель - это тот мертвый свет, который навсегда излучает его искусство.

Среда, 18 января 1978

Продолжаю читать письма Цветаевой. И отказываюсь от позавчерашних "рассуждений". Только жалость, только ужас от этой замученной жизни...

Понедельник, 23 января 1978

Сегодня - прием и молебен в Syosset. Во время молебна вдруг поразил солнечным лучом светящийся, горящий позолотой подсвечник. Словно - вещи молча говорят нам, напоминают о чем-то, показывают. И так как время тут ни при чем - всегда это явление - мимолетное - вечности.

Письма Цветаевой к Пастернаку. Как можно так писать и как "стыдно", должно быть, такие письма получать? Сплошной вопль, до предела нажатая педаль. Бедная женщина... При чтении этой книги все время вопрос: почему на долю одних выпадает столько трудностей, такая беспросветно тяжелая жизнь, а другим - нет? Ведь, в сущности, ей так мало нужно было, но вот даже этого мало никогда, ни на день ей не было дано. В чем здесь доля - не "вины" ее - а отсутствия в ней чего-то и, одновременно, присутствия! Отсутствия чувства меры, того приятия жизни - то есть повседневности, которое необходимо для победы над ней, присутствия пафоса, требования, "бескомпромиссности" и потому своего рода мании преследования. Одно дело говорить правду и, если нужно, "страдать" за нее. Другое - "лезть на рожон", "резать правду-матку" (или то, что - в данную минуту - ею считаешь) и видеть в каждом несогласном - врага. А М.Ц. вся во втором варианте. Все так преувеличенно, так громко, так "нарочно", что люди - так мне кажется - поневоле от нее бежали, а она переживала это как одиночество и травлю.

Вторник, 24 января 1978 Цветаева:

Стр.450: "...замечаю, что ненавижу все, что - любие: самолюбие, честолюбие, властолюбие, сластолюбие, человеколюбие - всякое по-иному, но все равно. Люблю любовь... а не любие. (Даже боголюбия не выношу: сразу религиозно-философские собрания, где все что угодно, кроме Бога и любви)".

Кончил эти письма, и чувство, что редко приходилось читать такую трагическую книгу. История утопающей на глазах у всех... И второе чувство: письма эти устанавливают живую личную связь. Уже в воскресенье - как-то естественно, ненарочито - помянул рабу Божию Марину на проскомидии. Вот уж действительно к ней можно отнести слова молитвы: "покоя, тишины...".

"Мания величия" не у нее, а у ее искусства. Сама говорит - "le divin orgueil"1. В том-то все и дело, однако, что у Бога нет orgueil... И потому и в поэзии ее - самое слабое, как раз, все большое - поэмы: "Перекоп", "Крысолов". А подлинное и хорошее - стихи (лирика), проза и вот письма.

Леонид Губанов

Марине Цветаевой

Была б жива Цветаева,
Пошел бы в ноги кланяться -
Пускай она седая бы
И в самом ветхом платьице.

Понес бы водку белую
И пару вкусных шницелей,
Присел бы наглым беркутом -
Знакомиться ль? Молиться ли?..

Пускай была бы грустная
И скатерть даже грязная,
Но только б слышать с уст ее
Про розовое разное.

Но только б видеть глаз ее
Фиалковые тени
И чудо челки ласковой
И чокнуться в колени.

Жила на свете меточка
Курсисточкой красивой,
В бумажном платье девочка
Петлю с собой насила.

Писала свитки целые,
Курила трубку черную,
Любила спать за церковью,
Ходить в пацаньих чоботах.

И доигралась, алая,
И потеряла голову,
Одно лишь слово балуя,
Ты замерзала голая.

Один лишь стол в любовниках,
Одна лишь ночь в избранницах,
Ах, от тебя садовнику
Вовеки не избавиться...

Небесному - небесное,
Земному - лишь земное.
И ты летишь над бездною
Счастливейшей звездою.

Все понялА - отвергнула,
Поцеловала - ахнула,
Ну а теперь ответа жди
От золотого Ангела!

Пусть сыну честь - гранатою
А мужу слава - пулей,
Зато тебя с солдатами
Одели и обули.

И ничего не вспомнила,
Перекрестилась толечко -
Налей стаканы полные,
Зажри все лунной корочкой!

Здоровье пью рабы твоей
Заложницы у Вечности
Над тайнами зарытыми,
Страстями подвенечными.

Какое это яблоко
По счету своевольное.
Промокшая Елабуга,
Печаль моя запойная...

Была б жива Цветаева,
Пошел бы в ноги кланяться
За то, что не святая ты,
А лишь страстная пятница.

И грустная, и грешная,
И горькая, и сладкая
Сестрица моя нежная,
Сестрица моя славная.

Дай Бог в гробу не горбиться,
Мои молитвы путая,
Малиновая горлица
Серебряного утра!

По книгам:

Шмеман, Александр Дмитриевич. Дневники, 1973-1983. - Москва: Русский путь, 2007
Губанов, Леонид Георгиевич. Серый конь. - Москва : Эксмо, 2006. - - (Золотая серия поэзии).