11 ноября  исполняется 200 лет со дня рождения Фёдора Михайловича Достоевского (1821 – 1881)

 

 

Представляешь, каким бы поэтом -
Достоевский мог быть? Повезло
Нам – и думать боюсь я об этом,
Как во все бы пределы мело!

…И в какую бы схватку ввязалась
Совесть – с будничной жизнью людей.
Революция б нам показалась
Ерундой по сравнению с ней.

До свидания, книжная полка,
Ни лесов, ни полей ни лугов,
От России осталась бы только
Эта страшная книга стихов!

 

 

 

 

           Наравне с землей, водой, воздухом и огнем, - деньги суть пятая стихия, с которой человеку чаще всего приходится считаться. В этом одна из многих – возможно,  даже главная  - причина того,  что сегодня,  через сто лет после смерти  Достоевского, произведения его сохраняют свою актуальность.  Принимая во внимание вектор экономической эволюции современного мира, т. е. в сторону всеобщего обнищания  и унификации  жизненного  уровня,  Достоевского  можно рассматривать как  явление пророческое. Ибо лучший  способ избежать ошибок в прогнозах на будущее - это взглянуть  в него сквозь призму бедности и вины.

               Именно этой оптикой и пользовался Достоевский.

 

               Все его романы, почти  без исключения, имеют дело с людьми в стесненных обстоятельствах.   Такой материал  уже сам по себе  есть залог захватывающего чтения.  Однако  великим писателем  Достоевский  стал  не  из-за  неизбежных сюжетных  хитросплетений и даже не из-за уникального дара к психологическому анализу  и  состраданию,  но  благодаря  инструменту  или,  точнее   говоря, физическому  составу материала,  которым  он  пользовался,  т. е.  благодаря русскому языку. Каковой сам по себе - как, впрочем, и  всякий иной  язык - чрезвычайно сильно напоминает деньги.

 

              Что  до  хитросплетений,  то  русский  язык, в котором подлежащее часто уютно  устраивается в конце предложения, а суть часто  кроется не в основном сообщении, а в его придаточном предложении,  - как бы для них и создан. Это не  аналитический  английский  с  его альтернативным  "или/или", - это язык придаточного   уступительного,  это   язык,   зиждущийся  на  "хотя".  Любая изложенная на языке этом идея тотчас перерастает в свою противоположность, и нет для русского синтаксиса занятия более увлекательного и соблазнительного, чем передача  сомнения  и  самоуничижения.  Многосложный характер словаря (в среднем русское слово состоит  из трех-четырех слогов)  вскрывает первичную, стихийную природу явлений, отражаемых словом полнее, чем каким бы то ни было убедительным  рассуждением,  и зачастую писатель,  собравшись  развить  свою мысль, внезапно спотыкается о звучание и с головой погружается в переживание фонетики  данного   слова  --   что  и   уводит  его   рассуждения  в  самую непредсказуемую  сторону.  В  творчестве  Достоевского  явственно  ощущается достигающее   порой   садистической  интенсивности  напряжение,  порожденное непрерывным соприкосновением метафизики темы с метафизикой языка.

                  Из беспорядочной русской грамматики Достоевский извлек  максимум. В его фразах слышен лихорадочный, истерический, неповторимо индивидуальный ритм, и по  своему  содержанию  и стилистике речь его  - давящий  на  психику сплав беллетристики  с  разговорным языком и  бюрократизмами.  Конечно,  он всегда торопился. Подобно своим героям,  он  работал, чтобы свести концы с концами, перед ним все время маячили кредиторы и издательские сроки. При этом хочется отметить,  что  для  человека,  загнанного  сроками,  он  чрезвычайно  часто отклонялся  от  темы:  можно  даже  утверждать,  что  его  отступления часто продиктованы  самим  языком, а не требованиями  сюжета. Проще говоря:  читая Достоевского,  понимаешь,  что  источник  потока  сознания  -  вовсе  не  в сознании, а в слове, которое трансформирует сознание и меняет его русло. Нет,  он не  был  жертвой  языка;  однако проявленный  им  пристрастный интерес к человеческой душе далеко выходит за  пределы русского православия, с  которым  он  себя  отождествлял:  синтаксис в гораздо большей, чем  вера, степени определил характер  этого пристрастия. Всякое творчество  начинается как индивидуальное стремление к самоусовершенствованию  и, в  идеале,  -  к святости.  Рано  или  поздно  -  и  скорее  раньше,  чем  позже  - пишущий обнаруживает,  что его  перо достигает гораздо больших  результатов,  нежели душа. Это открытие часто влечет за собой мучительную душевную раздвоенность, и именно  на  нем  лежит ответственность за  демоническую репутацию, которой литература пользуется в некоторых широко расходящихся кругах.  В сущности, вкаком-то смысле  так  оно и есть, ибо потери  серафимов - это  почти всегда находка для смертных. К тому  же любая крайность сама по себе всегда скучна, и  у  хорошего писателя всегда слышится  диалог небесных сфер с бездной… 

 

Иосиф Бодский