Юбилеи

15 мая исполняется 130 лет со дня рождения Михаила Афанасьевича Булгакова (1891 – 1940)

Михаил Афанасьевич Булгаков – едва ли не самый популярный русский писатель ХХ века. В мировую литературу он вошел прежде всего как автор романа «Мастер и Маргарита», который считается одним из величайших достижений русской беллетристики ХХ века. Влияние романа простирается далеко за пределы русского литературного контекста – от латиноамериканского магического реализма до Рудши, Пинчона и даже «Ролинг Стоунз», чей хит «Симпатия к Дьяволу», по мнению критиков, был написан под впечатлением от романа Булгакова.

….Драматургическое мышление помогало быстрому олитературиванию биографии («автобиографическое» русло) — Булгаков «распознавал» события своей жизни как годные на роль первого, центрального и заключительного актов драмы.

После такого «распознавания» предтекст (о котором говорилось ранее) уже легко, почти без черновиков — по внешнему виду набело — ложился в текст.

Опираясь на продемонстрированный материал, можно предполагать, что быстрое перерабатывание биографических событий в литературный полуфабрикат происходило при посредстве некоторых готовых схем. Еще одним условием работы этого механизма был навык быстрой вербализации реальных зрительных впечатлений: фраза начинающего драматурга из «Записок покойника», описывающего «фигурки», возникающие перед ним из белой страницы в трехмерной «коробочке», — «Что видишь, то и пиши...» — должна быть в этом смысле истолкована буквально.

Работая над «фантастическими» повестями, он придумывал фабулу — а разработка сюжета давалась легко (мы не повторяем многочисленных свидетельств об этом), потому что множество «узлов» было готово заранее: и как кого-то коварно избивают, и как ведется разговор, когда один собеседник хочет обмануть другого, и как происходит движение больших войсковых соединений, и какой именно бывает реакция людей на неприятные или радостные, но неожиданные сообщения.

«Узлы» эти очевидным образом выступают на поверхности его прозы, потому что в ней нет многословной, то бормочущей, то разветвленно-риторической речи повествователя, унаследованной русской прозой от Гоголя через посредство Достоевского. Его слог деловит и предметен; повествование — всегда цепь событий. Хотя оно прямо связано с гоголевским словом, но связь особая — автор «Записок покойника» стремится «переписать» Гоголя, стягивая его периоды, стремясь действительно стать Гоголем сегодня.

Описаний, захватывающих большой протяженности пространство и длительное время, у Булгакова нет вообще — чтобы создать дальний, не крупный план в «Белой гвардии», он вводит сон Алексея Турбина. Роман начинается памятными словами «Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй», но самые нехарактерные страницы — те, где автор стремится дать общее впечатление о зиме и лете 1918 года, давая перечень неких повторяющихся в течение длительного отрезка времени действий:

«Бежали седоватые банкиры со своим женами...»; «До самого рассвета шелестели игорные клубы...»; «Все лето по Николаевской шаркали дутые лихачи...» и т. п.

Здесь — дань начинающего романиста современным литературным приемам; некоторые параллели уже указаны, и еще немало, можно сказать уверенно, найдется.

Собственно булгаковский принцип повествования связан с описанием действий однократных (репрезентирующих сколь угодное количество повторений), заключенных в границы разворачивающейся непосредственно перед глазами читателя сцены, которая строится по довольно твердым лекалам. Часть из них нами показана.

«...Вдруг, с необычайной, чудесной ясностью, сообразил, что правы говорившие: написанное нельзя уничтожить! Порвать, сжечь... от людей скрыть. Но от самого себя — никогда! Кончено! Неизгладимо. Эту изумительную штуку я сочинил. Кончено!..»

Е. С. Булгакова рассказывала нам, что когда они, соединив свои судьбы осенью 1932 года, отправились во второй половине октября в Ленинград и поселились в гостинице, Булгаков сказал, что хочет прямо сейчас, здесь вернуться к роману. Она возразила: «Но ведь черновики твои в Москве» — и услышала в ответ: «Я все помню». Приводя эти слова, мы сопоставляли их с обменом репликами в главе 30-й:

Действительно, в процессе обработки архива казалось, что эта беловая редакция, переписывавшаяся «с какого-то чернового текста.

На основе изучения всех рукописей Булгакова в процессе обработки его архива, реконструкции первой (сожженной) редакции «Мастера и Маргариты» и тех наблюдений, которые приведены в данной работе, можно утверждать, что он не испытывал при этом того, что принято было называть муками творчества. (Ср. в письме к жене в то лето, когда шла огромная работа во время диктовки того самого текста романа, который стал единственным машинописным: «Мы пишем по многу часов подряд, и в голове тихий стон утомления, но это утомление правильное, не мучительное», 2 июня).

Текст явно почти полностью складывался в его голове прежде, чем заносился на бумагу — он не зачеркивал фразу по много раз, как, скажем, его сотоварищ 20-х годов Ю. Олеша; потому доработка (додумывание) текста во время диктовки и была для него естественна.

Ставшие расхожими слова «Рукописи не горят», помимо сколь угодно большого числа как более, так и менее глубоких истолкований, имеют еще одно — автобиографическое: «Мои рукописи — не горят».

Между тем такого текста перед глазами писателя, видимо, не было. <...> Скорей всего, к этому времени роман действительно настолько сложился в воображении автора, что не потребовал никаких вспомогательных материалов и в том состоянии душевного подъема, в котором находился Булгаков в ту осень, стал ложиться на бумагу быстро, почти без помарок и по видимости — как бы без усилий».

Это свойство отпечаталось в его текстах автобиографического русла: «Однажды ночью я поднял голову и удивился. <...> было совершенно светло. <...> — Боже! Это апрель! — воскликнул я, почему-то испугавшись, и крупно написал: «Конец» («Записки покойника»)…

Булгаков: персонажи, прототипы, произведения, друзья и враги, семья : энциклопедия / Б.В. Соколов. - Москва : Эксмо, 2007. - 827с. - (Энциклопедия великих писателей).