Прежде чем лоцман, направлявший «Пакетбот Южных морей» из Бордо в открытое море, успел покинуть борт корабля, Шарль наспех написал матери письмецо: «Ветер здесь такой сильный, что через час мы будем уже в открытом море [...] Капитан великолепен. Добрый, оригинальный, образованный человек [...] Не хочу, чтобы ты писала мне такие письма, как последнее. Письма должны быть веселыми. Я хочу, чтобы ты хорошо питалась и была бы счастлива, думая о том, что и я тоже счастлив. Ибо это правда. Или почти правда. В следующий раз я напишу генералу [он теперь упорно не называет Опика «папой»]. [...] Началась довольно сильная килевая качка».

                      На судне, надежном торговом трехмачтовом корабле с кормовой надстройкой, было немного пассажиров, в большинстве своем это коммерсанты и офицеры колониальной армии. Поначалу Шарль радовался перемене в образе жизни, но довольно скоро корабельное существование — спертый воздух в тесной каюте на десять человек, полчища тараканов, коллективные трапезы в столовой, сальные анекдоты, взрывы хохота обедающих, консервированная острая пища и солоноватая вода — стало его тяготить. Удовольствие он получал только от общения с капитаном Сализом. Стоя рядом с ним на юте, когда «Пакетбот Южных морей» с распущенными парусами скользил вдоль берегов Португалии, Шарль полностью отдавался волшебному очарованию моря. Выполняя свое обещание родителям Шарля, капитан все же пытался убеждать его, что он зря теряет время, увлекаясь стихосложением, и что пора бы ему выбрать какую-нибудь достойную профессию — такую, из-за которой генералу не придется краснеть. Но как только начинался разговор об этом, юноша замыкался в себе, делался чопорным и менял тему беседы. Высокомерный и отчужденный, он не сближался ни с кем из попутчиков. Наоборот, умудрялся шокировать их, высмеивая все общепринятые ценности: семью, отечество, добродетель, религию. Все, что почитают другие, казалось ему нелепым. И он заявлял об этом безапелляционным тоном за столом, после чего на лицах собеседников появлялись недовольные гримасы. Можно было подумать, что ему доставляло удовольствие вызывать отвращение к себе у людей, которых он презирал.

                      После остановки на островах Зеленого Мыса для пополнения запасов пресной воды «Пакетбот Южных морей» приблизился к экватору. Пассажиров окутала влажная жара, и они бродили по палубе в поисках тенистого уголка. В один из таких дней капитан подстрелил из карабина альбатроса, кружившего над кораблем. Птицу втащили на борт. Это был великолепный экземпляр с размахом крыльев в двенадцать футов. Птица была лишь легко ранена, и матросы, привязав ее за ногу, забавлялись, мучая ее, когда она с трудом пыталась уйти, подтягивая свои длинные крылья, волочившиеся по палубе. Один из матросов дразнил ее, подсовывая к клюву зажженную трубку. Не выдержав, Шарль набросился на матроса и в ярости стал бить его ногами и кулаками, пока капитан Сализ не разнял их. Птицу наконец добили, и кок приготовил из нее паштет для традиционного праздника по случаю пересечения экватора. Происшествие это произвело на Бодлера такое сильное впечатление, что он посвятил ему в сборнике «Цветы зла» одно из лучших своих стихотворений:

                      Когда в морском пути тоска грызет матросов,

                       Они, досужий час желая скоротать,

                      Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,

                      Которые суда так любят провожать.

                      Восьмого августа, в полдень, вблизи мыса Доброй Надежды, когда «Пакетбот Южных морей» входил в воды Индийского океана, на корабль обрушился сильный смерч, поломал мачты и сорвал паруса. Перекатываясь через борт, волны гуляли по палубе. Парализованные страхом пассажиры забились в свои полузатопленные каюты. А вот Шарлю хотелось непременно участвовать в борьбе с разбушевавшейся стихией. Ему было приятнее работать с матросами, чем где-то отсиживаться с дрожащими буржуями. Промокший под ударами обрушивавшихся на палубу волн, сопротивляясь порывам ветра, норовившего сбить с ног, он помогал матросам расстелить просмоленный брезент и прикрепить его к остаткам вантов, что позволило в конце концов вернуть накренившийся корабль в вертикальное положение. Ураган бушевал весь день. Наконец, благодаря помощи американского судна «Томас Перкинс», передавшего капитану Сализу паруса для бом-брамселей и лиселя, 1 сентября 1841 года «Пакетбот Южных морей» смог добраться до рейда Порт-Луи, столицы острова Маврикий.

 

                      /…/

                       В сентябре в южном полушарии стоит неестественно теплая погода, и это ослабляло и нервировало Шарля. Ему был противен вид мангровых деревьев с перепутавшимися корнями, его раздражали ярко-синее небо, гигантские плантации сахарного тростника, жужжание вездесущих комаров, толкотня индийцев и чернокожих на улицах, мелькание тут и там белых кителей и касок колонистов. Шарлю не хватало тумана и грязи Парижа. Ему хотелось горького, а на Маврикии у всего был приторный вкус патоки.

                      Наконец 18 сентября 1841 года «Пакетбот Южных морей» снялся с якоря и направился к Сен-Дени де Бурбон*, куда и прибыл на следующий же день. На этот раз у Шарля не возникло даже желания сойти на берег. Он оставался на корабле все то время, пока рабочие-туземцы заканчивали необходимый ремонт. Наблюдая за ходом работ, капитан Сализ не терял из поля зрения особо ценного пассажира, за которым ему было поручено присматривать. Его беспокоило, что Шарль пребывал в состоянии прострации. Перемена обстановки явно не развлекала этого странного парня, а, напротив, лишь усиливала его хандру, растерянность и отвращение ко всему на свете. Безразличный к неожиданностям, неизбежным во время плавания, и к красотам, открывавшимся во время стоянок, он испытывал отвращение к жизни, какое бывает разве что у стариков. Единственным путешествием, интересовавшим Шарля, было его внутреннее путешествие. Капитан Сализ тщетно пытался заинтриговать его тайнами Калькутты, куда они теперь направлялись. Его собеседник оставался  холоден,   как  мрамор.   Наконец,   не   выдержав, Шарль прямо заявил, что он хочет вернуться домой с первым же кораблем. Как раз в это время готовился к отплытию в Бордо корабль «Альсид». Глубоко огорченный провалом всей затеи,  чувствуя  себя виноватым,  капитан Сализ написал 14 октября 1841 года генералу Опику: «К сожалению, должен вам сообщить, генерал, что я не могу довести до конца на корабле, коим командую, запланированное вами путешествие вашего пасынка Шарля Бодлера [...] Начиная с самого отъезда из Франции мы все, находящиеся на борту, увидели, что уже поздно надеяться на то, что г-н Бодлер изменит свое отношение к литературе, как ее понимают сегодня, или откажется от идеи ничем другим не заниматься [...] Должен также вам сказать, хотя я и опасаюсь вас огорчить, что его понятия и категоричные суждения об общественных отношениях противоречат идеям, которые мы привыкли с детства уважать, и нам тяжело было слышать из уст двадцатилетнего юноши речи, опасные для других молодых людей, находящихся на борту, отчего его отношения с попутчиками оказались еще более ограничены [...} Его опрометчивые высказывания  вскоре  убедили  меня,   что  нет  никакой  надежды преуспеть там, где потерпели неудачу усилия его родителей [...] Надо признать, что его положение на борту представля­ло собой огромный контраст с прошлым образом его жизни, отчего он оказался несколько изолированным от других, а это, по-моему, лишь способствовало закреплению его привычек и литературных наклонностей. К этому добавилось еще одно событие, связанное с нашей морской жизнью. За всю мою долгую жизнь моряка я не переживал такого потрясения, какое мы перенесли, когда оказались в двух шагах от смерти, а он не испугался, но этот случай еще больше усилил его отвращение к поездке, по его мнению, бесцельной для него [...] Против ожидания и к великому моему удивлению, на острове Маврикий его тоска обострилась [...] В совершенно новой для него стране, в непривычном для него обществе ничто не привлекло его внимания [...] Все его мысли были сосредоточены на желании как можно скорее вернуться в Париж [...] Я опасался, что он заболеет острой формой ностальгии, тяжелые последствия которой я наблюдал в прошлом, в ходе моих плаваний [...] Был момент на острове Маврикий,   когда  мне  пришлось — чтобы  завлечь  его  на борт — пообещать, что я уступлю его желанию, если он и дальше будет настаивать на возвращении [...] Здесь (в Сен-Дени, на острове Реюньон), не вдаваясь в детали, скажу, что он упорствовал в своем желании вернуться и потребовал, чтобы я выполнил свое обещание, данное ему на острове Маврикий, и я вынужден был согласиться на то, что он пересядет на корабль, идущий в Бордо…»

 

                      /…/

                      Он постепенно убеждался в своей несовместимости с окружающим миром. Какое бы направление ему ни предлагали, ему хотелось одного — уклониться. Он терпеть не мог никаких рельсов, никакой колеи, которую принято называть путем праведным. Из своего долгого путешествия он, конечно, привез кое-какие необычные образы, кое-какие стойкие ароматы и ощущение сладковатой скуки, но для творчества ему не были нужны экзотические  ингредиенты.  Он уже смутно догадывался, что вдохновение будет черпать не в живописных внешних образах, а в собственных страданиях, в болезненных тайнах, в проклятиях, в мерзостях, в бунтарстве. Вот почему он нисколько не жалел, что отказался от путешествия в Индию. Впрочем, это не помешало ему впоследствии, отдавая дань фанфаронству, заявлять, будто он там побывал. Шарль даже написал в одной автобиографической заметке: «Путешествие в Индию (с общего согласия). Первое приключение (корабль, лишившийся всех мачт). Остров Маврикий, остров Бурбон, Малабар, Цейлон, Индостан, Кейптаун; приятные прогулки». Странная ложь самому себе. В голове его правда и ложь играли в жмурки. Зачем путешествовать, когда есть возможность читать о дальних краях и мысленно представлять их себе? По мере приближения берегов Франции беспокойство Шарля росло…

 

 

                      … Выход в свет семитомного Полного собрания сочинений Бодлера и краткой биографии, написанной Асселино в 1870 году, пробудил любопытство публики к писателю, который при жизни своей интересовал лишь любителей сенсаций. Так, Эдмон де Гонкур не счел нужным даже упомянуть в своем «Дневнике» о кончине автора «Цветов зла». 12 января 1879 года, раздосадованный активностью поклонников Бодлера, он написал: «Безумие писателя или художника (например, Мериона и Бодлера) способствует их популярности после смерти. Оно привлекает внимание к их творчеству, подобно тому, как гильотина взвинчивает цены на автографы тех, кто взошел на эшафот». А еще через четырнадцать лет он стал сетовать на витающий в воздухе бодлеризм, который, по его мнению, являлся признаком дурного вкуса. Наконец, 27 января 1895 года у Гонкура случилась новая вспышка возмущения против нечистоплотной литературы: «Кого в настоящее время обожествляет молодежь? Бодлера, Виллье де И'Иль Адана, Верлена. Конечно, все они талантливы, но один из них — богемный садист, другой — алкоголик, третий — педераст и убийца».

                      В своей посмертной борьбе за Францию «богемный садист» располагал только одним оружием — «Цветами зла». Да, «Парижский сплин», «Искусственный рай», переводы Эдгара По, критические статьи отступили на второй план. Теперь имя Бодлера связывали прежде всего со 152 стихотворениями, вдохновенная ярость и совершенство языка которых поражали молодежь. Последние представители группы «Парнас» и такие авторы, как Верлен и Малларме, берущие начало в этом движении, через Бодлера породнились с символистами. В 1892 году по инициативе Леона Де-шана, главного редактора журнала символистов «Плюм» (Перо), был создан комитет по сооружению памятника на могиле Бодлера. Но деньги собрать не удалось, и проект пришлось отложить. 15 января 1895 года в журнале «Плюм» появился «Сонет Бодлеру» за подписью Малларме. Вскоре тот же журнал посвятил специальный номер портретам Бодлера. Все больше и больше писателей разных направлений отзывались о нем в почтительном тоне. 26 октября 1902 года новый комитет продолжил работу, начатую в 1892 году, и наконец на кладбище Монпарнас, неподалеку от могилы, где покоится Бодлер, был установлен памятник работы скульптора Жозе де Шармуа. Из стелы поднимается поясная фигура некоего демона, склоненного над лежащим человеком, спеленутым наподобие мумии. Эта странная группа вызвала весьма суровую критику последователей поэта. Непонятно было, что она означает и нужна ли она вообще. Однако на церемонию открытия памятника пришла огромная толпа студентов. Если официальные круги явно держались в стороне от этого культа, молодежь казалась словно заколдованной. Бодлера читали потихоньку в школах, кто-то пытался подражать в ученических стихах его сатанизму и презрению ко всему миру.

В 1917 году, через пятьдесят лет после смерти поэта, согласно законодательству, его творчество стало общественным достоянием, и теперь его стихи мог публиковать кто угодно. Хотя шла война, сразу несколько смелых издателей выпустили «Цветы зла» в новом оформлении. Попытка удалась. Вскоре наступила мирная жизнь, и многие люди с радостью открыли для себя ранее запрещенного и проклятого поэта. Стали выходить роскошные иллюстрированные издания, заполнившие книжный рынок. При этом спрос не уменьшался. В домашних библиотеках порядочных людей эти книги соседствуют с произведениями Виктора Гюго.

Так из поколения в поколение слава Бодлера все растет и растет. Она перешагивает границы и вызывает отклики на всех языках. Но чем больше его комментируют, тем загадочнее выглядит личность самого Бодлера. Кого хотел он напугать, взывая к дьяволу, — читателя или себя? Вполне ли он был искренен, крича о своей ненависти к человечеству? Какую часть его творчества составляет искусный вымысел, а какую — личный опыт? Был ли он утонченным комедиантом, сыгравшим свою жизнь, или бессильной жертвой собственных страстей? И, в общем, хорошо, что на эти вопросы так и нет ответа. Когда намерения писателя остаются неразгаданными, у его творчества больше шансов на долгую жизнь.*

Перевод В.Набокова

 

Поэт похож на них, - царей небес волнистых:
им стрелы не страшны и буря им мила.
В изгнанье,- на земле,-  средь хохота и свиста
мешают им ходить огромные крыла.

 

 

 

*Труайя  Анри. Бодлер. - М. : Молодая гвардия, 2006. - 258с. - (Жизнь замечательных людей).

Либрусек