Натан Эйдельман, писатель, историк, литературовед, родился в Москве в семье журналиста.

После окончания исторического факультета МГУ в 1952 году  Натан Эйдельман работал преподавателем истории в вечерней школе в Москве. Затем в должности научного сотрудника работал в Московском областном краеведческом музее в городе Истре.

После 1956 года имел косвенное отношение к университетскому кружку свободомыслящих историков, в котором состояли некоторые его однокурсники, занимавшиеся критикой сталинизма с марксистских позиций. Арест членов этого кружка и вынудил Эйдельмана прекратить преподавание истории в школе, хотя он сам не был непосредственно репрессирован.

В 1965 году он защитил кандидатскую диссертацию на тему «Тайные корреспонденты „Полярной звезды“».

Основной областью его научных интересов были история русской культуры и общественное движение в России XVIII–XIX вв.

Наиболее известная книга Эйдельмана «Лунин» вышла в серии «Жизнь замечательных людей». Эйдельман провел уникальный исторический и психологический анализ «феномена Лунина» – блистательного гусара, адъютанта Великого князя Константина, дуэлянта и повесы, и Лунина – декабриста, поставившего на карту не только блестяще развивающуюся карьеру, но и саму жизнь.

Декабристам были посвящены также книги Эйдельмана «Апостол Сергей. Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле» и «Первый декабрист» (о В. Ф. Раевском). В сочинениях «Пушкин и декабристы», «Пушкин. История и современность в художественном сознании поэта»,  «Обреченный отряд» Эйдельмана интересовали проблемы взаимодействия истории и литературы в России, поиски прототипов героев литературных произведений.

 Его произведения сочетали документальность, глубину и нестандартность историко-философского осмысления фактов с литературной занимательностью, психологической яркостью и особенным интересом к нравственной проблематике. Книги Натана Эйдельмана сразу стали заметным явлением культурной жизни 1960-1980-х гг., предметом многочисленных дискуссий, в том числе с участием самого автора.

 Излюбленные  герои Эйдельмана  — А. Герцен, С. Муравьев-Апостол, С. Лунин — посвятили себя борьбе за свободу России, многие их мысли оказывались, благодаря Эйдельману, неожиданно актуальными в условиях советской действительности, что способствовало росту популярности его книг и публицистики среди критически настроенной части советской интеллигенции.

Эйдельман участвовал в подготовке издания памятников русской вольной печати. Опубликовал большое количество статей в научных изданиях и популярных газетах и журналах. В конце 1980-х г. работал в Институте истории Советского Союза АН СССР. Написал также книги: «Герцен против самодержавия. Секретная политическая история России 18–19 вв. и Вольная печать», «Прекрасен наш союз», «Александр Радищев», «Революция сверху в России», «Из потаенной истории 18–19 вв.»,  «Быть может, за хребтом Кавказа...»

Натан Эйдельман умер 29 ноября 1989 года  в возрасте 59-ти лет.*

….Настало время публиковать материалы о Пушкине и других писателях, изданные за границей. /…/ И сейчас выходят неожиданные книги, появляются поразительные материалы.

Престарелый, на закате лет, в 1937 году, знаменитый, гремевший некогда на всю Россию публицист Александр Амфитеатров в русской газете "Сегодня" (Рига, 1937 год) публикует статью о Пушкине.

В своей статье он предоставляет слово собеседнику из Японии. В какой-то момент я подумал, что он его выдумал, но потом понял - нет.

Итак, "Пушкинские осколочки", Александр Амфитеатров: "Единственный знакомый мне здесь в Италии японец говорит и пишет по-русски не хуже многих кровных русских. Человек высокообразованный, по профессии, как подобает японцу в Европе, инженер-наблюдатель. Большой любитель, даже знаток русской литературы и восторженный обожатель Пушкина. Превозносит "солнце русской поэзии" едва ли не выше всех поэтических солнц, когда-либо светивших миру. Способен беседовать о Пушкине часами и безошибочно читает наизусть его стихи, страница за страницей. При этом - давно заметил я - питает особенное пристрастие не к знаменитым пьесам и строфам, которые обычно у всех в памяти и на устах как неизбежная рекомендация и поэтический паспорт Пушкина, но цитирует по преимуществу малоизвестные отрывки, черновые наброски, неоконченные стихотворения - вообще какое-нибудь такое мелкое и "незаконченное", что и не во всяком полном собрании сочинений найдется. А уж издатели так называемых "избранных произведений" почти всегда подобными "пустяками" пренебрегают. И очень неразумно поступают - говорит японец - это все равно, что, найдя на улице драгоценный алмаз, оставить его валяться в пыли, потому что он не похож на шлифованный граненный бриллиант, который вы видели в театре и на балу в колье модной красавицы. Пушкина нельзя делить на великого Пушкина и Пушкина маленького. Он всегда, везде, во всем велик и многозначителен.

Помните?

Ты любишь с высоты

Скрываться в тень долины малой,

Ты любишь гром небес, но также

Внемлешь ты

Жужжанью пчел над розой алой.

В Пушкине, - говорит японец, - такое вот, именно такое мировое звукослитие, от грома в небесах и до жужжания пчелы над розой алой. И везде он одинаково прекрасен. Все внял: и неба содроганье, и горний ангела полет, и гад морских подводных ход, и дольней лозы прозябанье.

/…/ Повторяю, до середины мне казалось, что японец придуман, но нет, настоящий японец, особенно, когда речь зашла об иллюстрациях Пушкина. Японец стал доказывать, что Азия в некоторых отношениях лучше понимает Пушкина, чем Европа, потому что "вы, русские, вы, европейцы, ленивые на воображение и заставляете за себя работать авторов. А мы, Азия, сильны мечтою, любим мечту, а потому нам от поэта довольно образов, которых впечатления дарят нас мечтами, вводят в настроение, дают воображению поплыть, подобно ладье, оттолкнувшейся от пристани, - каждому в свое море, под своими парусами. А "что дальше", это - уже вопрос нашей чувствительности.

Четверостишия Пушкина, переведенные на наш язык, приняты в Ниппоне с восторгом, как свои, положены на музыку нашими композиторами, их поют на улицах. И решительно никто не спрашивает: "что дальше?". Потому что они просты и ясны, как рисунки наших, ниппонских пейзажистов, которые вы, европейцы, так любите, хотя, простите за откровенность, очень мало в них понимаете. Совсем не то в них ищете и видите, что мы, довольные пейзажем постольку, поскольку он позволяет нам заполнять его простор - каждому своей собственной духовной жизнью. В этом Пушкин больше наш, чем ваш, не с Европой, а с Азией".

..."A сказать Вам, - слегка улыбнулся я на его пылкий энтузиазм, - в чьем чтении я слышал однажды эту сказку об убитой медведихе и вдовце-медведе? - Вероятно, кто-нибудь из ваших великих актеров? - Нет, интереснее - Федора Михайловича Достоевского. - Быть не может! Когда, где? - Да тогда же, в московский Пушкинский праздник 1880 года, на вечере Общества любителей российской словесности. Тургенев читал: "Зима. Что делать нам в деревне", "Зимнее утро" и "Тучу". А Достоевский в одном отделении "Пророка", а в другом "Весенней теплою порою..." Чудесно читал.

Японец прикрыл свои узкие глазки, качнул головой: "Не знаю... Странные вы русские люди... Слышать, как Пушкина читали Тургенев и Достоевский! Я за подобное счастье охотно пожертвовал бы несколькими годами жизни". - Да, хорошо вам жертвовать, когда жизни-то у вас впереди, может быть, еще три четверти века, а у меня - наоборот, три четверти века за спиной, а впереди... тут, знаете, не разжертвуешься!" Но - сойдемся на Пушкине".

По материалам сайтов:

«VIVOS VOCO»

Знание-сила