Люблю, ревную, умираю,

Но не смиряюсь ни за что.

Я дней своих не выбираю,

Я им, как и тебе, - никто.

Люблю и гибну, и ревную,

Но будь я проклят в тот же миг,

Когда просить судьбу иную

Решится грешный мой язык.

Не отрекусь от вечной доли,

Не сдамся и не отступлю.

Счастливый, скорчившись от боли,

Я умираю, но люблю.

* * *

Сложная, разная, грешная,

Жизнь моя, гасни и стынь:

Плачет жена безутешная,

Болен мой сын.

Ужас по клетке по лестничной

Шествует, хрипло дыша,

Плачет мой сын пятимесячный,

Криком исходит душа.

Кашляет долго, кровиночка.

Стонет, родимый, во сне.

Сын мой, сыночек мой, сыночка!..

Рученьки тянет ко мне.

Мой дорогой, мой единственный,

Как тебе, милый, помочь?

Выстрадай хворушку, выстонай

Эту проклятую ночь!

Завтра сквозь окна больничные

Солнышко бросит лучи.

Здесь, мой хороший, отличные,

Здесь золотые врачи.

Ты же бесёнок отъявленный!

Ты же, мой мальчик, силач!..

С мамой в больницу отправленный, –

Спи, успокойся, не плачь...

В дом возвращаюсь покинутый

И, – обжигает всего:

Там, на полу, опрокинутый,

Плачет тигрёнок его.

* * *

Тот голос был так радостен и звонок,

Так пел и звал, рождаясь в тишине,

Что сердце шевельнулось, как ребенок,

Прислушиваясь к музыке во сне…

И вот оно - летит из кельи тесной

Туда - на свет, на радость поутру,

Где кружится и тает гром небесный -

Влюблённый в шепот листьев на ветру…

* * *

Прошу Тебя, Господи,

дай тому самому человеку,

который читает сейчас эти строки,

всё, о чём он Тебя просит!

Дай ему это полной мерой,

как умеешь давать только Ты один!

И пусть он будет счастлив

во все его дни,

а если невозможно такое,

то хотя бы сколько-нибудь.

Даруй ему

крепкое здоровье

и любовь ближних,

понимание и сочувствие…

Сделай так,

чтобы душа его

всегда светилась

одной лишь любовью

ко всему сущему,

огради его от дурнословия,

от обид и зависти,

от войн и смертей,

от боли физической и душевной,

если же всё это неизбежно, -

не покинь его и тогда,

дай утешение.

Спаси для него всё,

что дорого ему на земле.

Если же поздно просить об этом, -

не лишай его памяти…

Не знаю – верит ли в Тебя

читающий сейчас

эту молитву о нем,

но даже если и не верит:

помоги ему!

Пусть он чувствует,

что - не одинок,

что нужен и любим...

Милостивый и добрый мой Господь!

Исполни это моё желание!

Исполни его так,

чтобы прежде,

чем закроются глаза мои,

я мог сказать:

“ Благодарю Тебя, Господи!

Ты слышишь меня...”

Твой Эльдар Ахадов.

* * *

Руками его не потрогаешь. На вкус не попробуешь. Но оно — живое. Такое же живое — как небо. Живое солнце. Вот оно переливается в радуге. А вот становится свечкой над горизонтом. А вот — прорывается сквозь облака, прорывается, мутнеет и тонет в мареве… и опять прорывается. Пока не прорвется окончательно. И тогда сияет, как улыбка. Простодушно так сияет, смущается и… опять сияет.

А вот ветер бросается в него песком и пылью. А вот волны рвутся к нему, насмерть разбиваясь о скалы. А потом — опять рвутся к нему. Потому что смерти нет.

Вот оно заходит за горизонт и сияет оттуда, из-под земли, цепляется лучами-пальцами за ускользающее истаивающее аметистовое небо. А вот — не заходит совсем. На Севере. Не заходит — и все. О, какое упрямое! С характером!

Живое солнце. Обидчивое. Зимой ему холодно. Покраснеет от мороза, уйдет с горизонта и греется где-то на юге. Вот же нежное какое! Вообще до весны может не выглядывать. В южные края подается, вместе с птицами. Там хорошо. Там всегда лето.

Живое солнце. Очень живое. В руки не дается. Вечно перекатывается. Вечно торопится куда-то. Мир посмотреть. Себя показать. В мире ведь все живое. Все живет. Все дышит. Все чувствует. Все понимает. Всему больно. От всего радостно. Ничему нет конца…

Шли как-то сплочёнными густыми непроходимыми рядами строевым маршевым шагом поэты. Сто тыщ мильонов поэтов в секунду. Вот как! Не хухры-мухры! Целыми пачками сборников. Все сразу. Прямо в страну Поэзию шли. Со знамёнами, по-батальонно. И каждый мнил себя и только себя ЕДИНСТВЕННОГО(НУЮ) настоящим непревзойдённым гением-королем(вой) всей страны Поэзии и тотально - всех тамошних времён и народов. Все остальные – ничто, козявки, пигмеи несчастные, а вот именно он ( она) – всё для мира сего: хлеб и вино, вода и спирт, мать и одновременно святой отец. Вот так вот. А вы что хотели? Нет уж. Дудки вам. Шутки, как говорится, в сторону, подайте гамбургский счёт!

Шли они, шли пока не проголодались. А идти ещё ой как далеко. В общем, шабаш. Привал. А есть-то и нечего, кроме стихов никто ведь ничего не припас. Ума-то нет, они ж поэты. Это они сами так сказали - с досады. Попробовали грызть стихи. А те что-то не разгрызаются совсем, сухие, несвежие, в обед им сто лет уже, наверное. Решил народ стихи размочить. Речки рядом нет, одна пыль кругом, из влаги только слёзы в запасе. Нарыдали на свои сонеты-оды-сухарики уйму влаги. По слезам поэты непревзойдённые мастера. Размякло сверху маленько. Получились из стихов вроде как старые солёные галеты.

Ну, что поделаешь? Чем богаты – тем и рады. Набили поэты круглые мягкие животики – кого в сон потянуло, а кого ещё куда. Разброд с шатанием потасовку затеяли: одним разброда не хватает, у других милей шатания ничего нет…

Где-то гитара над кастаньетами надрывается, а где-то гармонь с зурной стенка на стенку сошлись.

- Я – гармонь, я лучше всех душу расширяю. Никто меня не понимает и не поймёт кроме балалайки.

- Ха! Зурна тебе, а не балалайка! Эй, люди, только меня слушайте! Уведите эту гармонь отсюда, не позорься, несчастная! Люди! Слушай зурну!

А людям – по барабану. Причем у каждого свой барабан. Зачем им зурна? Зачем гармонь?! У них и так всё чётко.

Набегались, надрались, наорались и наземь, как спелые груши попадали. Сон пришёл. Куда пришел, там и застал поэтов. Проспали поэты и первых петухов, и третьих, и зарю-матушку, и день-батюшку. Опять вечер настал. Луна взошла. Лень наступила.

И повернули они вспять. И вернулись они обратно откуда шли, потому как вся ихняя поэзия выдохлась, ушла, как говорится, в гудок.

- А, ну её, - махнули они руками. И так много было этих рук, что ветер от них полетел в разные стороны. Облака с места сдвинулись, в степях смерчи заиграли, в морях бури разбушевались. Так много рук было - свободных от поэзии, простых и близких, теплых, человеческих.

И огляделись люди. И увидели, что их много. И стали радоваться – каждый каждому. А что им делить-то? Пусть не они первые – зато не они и последние. И слава Богу!