Евгений Анатольевич Попов родился в Красноярске в 1946 году. Трудовую деятельность начал в 1962 г. рабочим геологоразведочной партии. В 1968 г. закончил Московский геологоразведочный институт. Несколько лет работал по специальности в Сибири. Дебютировал с публикациями рассказов в 1962 году в сибирских печатных изданиях. В 1962 году за участие в «самиздатском» журнале в Красноярске был исключен из комсомола, в котором, однако, ни до этого, ни после не состоял. Первая заметная публикация состоялась в посвященном молодой литературе номере «Нового мира» (1976 № 4) с напутственным словом Василия Макаровича Шукшина. В 1975-78 годах жил в подмосковном городе Дмитрове. С 1978 года — в Москве. Литературная судьба Евгения Попова тесно переплетена с историей современной русской литературы: уже через 7 месяцев после вступления в 1978 году в Союз писателей СССР, он был исключен оттуда вместе с Виктором Ерофеевым за участие в знаменитом альманахе «Метрополь», будучи одним из его составителей и авторов. В Союзе писателей Попов был восстановлен уже в 1988 году. Являясь 1979 года ассоциированным членом Шведского ПЕН-клуба. Евгений Попов был близок кругам московского и ленинградского литературно-художественного андеграунда. С момента образования в 1990 году русского ПЕН-центра Евгений Попов становится его членом, в 1992-1994 годах является его вице-президентом, а с 1994 года — членом исполкома. Член редколлегий ряда российских и зарубежных журналов и издательств. Член жюри премий «Звездный билет», «Дебют».

Широко печатается как прозаик и эссеист в российских и зарубежных журналах, альманахах. Автор 18-ти книг прозы, 12-ти пьес.

Активно печатается в российских «толстых» и глянцевых («Сноб») журналах, альманахах, газетах. Отмечен премиями журналов «Волга» (1989), «Стрелец», (1995), «Знамя» (1998), «Октябрь» (2002), еженедельника «Литературная Россия» (2007) и др. Обладатель памятного знака венгерского Министерства культуры «Pro cultura Hungaria» (2005), памятной медалью «К столетию Шолохова» (2005). Лауреат премий «Венец» Союза писателей Москвы (2003), российской независимой премии поощрения высших достижений литературы и искусства «Триумф» за выдающийся вклад в отечественную культуру (2009), национальной литературной премии «Большая книга» (2012). Книга воспоминаний «Аксенов», написанная Евгением Поповым в соавторстве с Александром Кабаковым получила национальную литературную премию «Большая книга» (2012). Заслуженный работник культуры Российской Федерации.

Произведения Евгения Попова изданы в переводах на английском, болгарском, венгерском, итальянском, испанском, китайском, немецком, французском, финском и др. языках более чем в 20 странах.

Евгений Попов много работает с молодыми и провинциальными писателями России, ездит по стране с выступлениями, читает лекции по современной русской литературе в университетах США и Италии.

Творчество Попов прочно связано с русскими литературными традициями, в частности, с «русским балагурством». Критики и литературоведы называют его «самым веселым анархистом российской словесности» и отмечают, что его проза «одновременно прекрасна и безобразна, ясна и туманна, трезва и ясна, как русский человек», что позволяет им считать его одним из самых ярких современных национальных писателей, идущих вслед за Михаилом Зощенко, Василием Аксеновым и Василием Шукшиным. Основная тема Евгения Попова, по его же словам, - «приключения российского человека в его собственной стране». «Тексты Попова принципиально просты и ненавязчивы, диспозиции всегда очень внятны: пишет человек про себя, про писателя Евгения Анатольевича, приехавшего в Этот Город из города К., что великой сибирской реке Е., и делает это в высшей степени естественно и простодушно. И всякие прибамбасы, которые критики называют постмодернистскими (роман, половину объема которого составляют цитаты из газет; обильные автокомментарии), в его исполнении элементарны, а потому свежи» (Вячеслав Курицин). «Проза Евгения Попова — это попытка воссоздать неповторимый хаос жизни во всех ее незначительных проявлениях, непоследовательности, нелогичности, неупорядоченности; процесс, в который включено все, что только может существовать. Но автор не берет на себя ответственности маркировать происходящее: это хорошо, а это плохо. Он лишь констатирует факты. И это — отношение к миру, один из способов взаимодействия с ним в попытке разобраться в себе». (Галина Ермошина).

Посмотрел в микроскоп Луны

И увидел душу свою.

Никакая она со спины,

А глаза... Как в строю стою.

А в строю-то меня трясет.

Я не чин в строю берегу.

Здесь никто на меня не орет.

Все начальство на том берегу.

А шуга-то в реке шуршит.

Разгулялась нынче шуга!

Кто там звездной рекой спешит,

Кто там прыгает с берега?

Оглянулся, увидел Смерть,

Помахала она рукой,

И опять ступила на твердь,

И пошла за целью другой.

Я отвел микроскоп Луны

И закрыл его облаком,

Посмотрел на квадрат стены,

Бухнул по столу кулаком.

За окном шелестит листва,

Спутник тихо меж звезд скользит.

Беспокойно блестит трава.

И ребенок с улыбкой спит.

* * *

А деда Проня как-то приехал в тележке, на кобыле собственной в город К. рано утром, летом, когда молочная застойная тишина на улицах и ставни заперты, а изнутри гайки на болты ставенные накручены: в опасении бандитов, людишек лихих.

Эти болты зимой промерзают насквозь, и на гайке снежные перышки, и не страшно думать, когда печку натопишь до гуда реактивного, что за окном, за ставнями этими, синяя ночь, крепостью водке равная, морозная ночь, – не страшно, потому что только болт этот, промерзший, настывший, и соединяет тебя с миром.

Ну, деда Проня лошаденку привязал к заплоту, а сам присел рядом по нужде, зная, что в такую рань некому его, старика, за поведение непотребное ругать-хаять

И вдруг слышит он клекот ужасный, будто вороны на свалке за мясокомбинатом падло клюют. Их там, монахов птичьих, видимо-невидимо, а обитель ихняя – ручейки желтой крови да внутренности сгнившие, в которых живут белые черви, – лучшая наживка на хариуса.

Дед, когда клекот-шум услыхал, то понял, что это радио, про которое уже полгода твердили в деревне, что вот есть в городе такое «радио» и в него все слышно.

И застегнул деда Проня штаны и ладонь к уху чашечкой подставил, чтоб лучше было слышно.

Но не мог он разобрать среди этого клекота ни одного слова человеческого и шустро полез на забор, чтобы понять все, что в радио слышно.

И ставни уже заскрипели, двери захлопали, народ вышел строить социализм, потому что было время первых пятилеток и индустрия огненным крылом махнула по России.

А дед был в сапогах хромовых. Сапоги гармошкой, штаны с напуском, косоворотка тонким кожаным ремешком подпоясанная, а поверх всего плюшевый длинный пиджак и самое главное – цепь золотая через пузо, а на цепи здоровенные часы-луковица, просто загляденье часы были.

И слушал дед радио, рот разиня, а солнце все жарче припекало, но он не вытирал пот, который пропитал усы его, бороду, глаза залил. Понимал дед все, что говорила черная тарелка, а что она говорила – этого дед не знал.

А площадь наполнилась народом, и народ спешил и толкал худую лошаденку, которая виновато хватала вислыми губами чахлые травинки, что пробивались сквозь булыги мостовой.

И был среди прочего народа мазурик в мятой большой кепке, босиком, в майке, из-под которой выпирали острые лопатки; он приподнялся к деду и стибрил у него часы-луковицу и цепь тоже. После этого он скрылся в толпе, завернул в переулок и, хоть никто не гнался за ним, чесанул со всей силы, лупя босыми пятками по пыли, и перевел дух только в ресторане «Дыра», где спросил пива с водкой, закусил соленой рыбкой и, растрогавшись, запел: «Из-под гор-горы едут мазуры».

Толпа уже большая собралась. Все на деда любуются, кобыляка старого, что на забор влез, а он все слушает тот голос московский, волшебный. Потом очнулся – хвать за часы и видит: поздно дело, пусто место.

– Кто тикалки спер, – орет.

А народ-то знай хохочет.

А народ-то знай хохочет.

– У, лярвы городские, язви в душу вас, печенку гроба мать, – завопил дед и кинулся на загорелых парней, девок в красных косынках и просто кумушек, что всю площадь кедровой шелухой захаркали.

Но видит – не пойдет здесь дело: нет среди этого народа воров. Черный стал, онемел с горя. Сел в тележку и покатил обратно в деревню. Нахлестывает лошадку да матюкается.

И с той поры радио ему – как серпом по одному месту. Из-за него он и дяденьку моего Ивана так затиранил, что тот из дому сбежал, поступил на рабфак, выучился и стал радиоинженером, довольно известным среди специалистов.

Вот и непонятно, чего от этого случая больше вышло: пользы либо вреда. Проню-то раскулачили.