Тимофей Бондарев «Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца»

Тимофей Михайлович Бондарев — писатель-самоучка, моралист, философ, состоявший в переписке с Л. Н. Толстым. Крестьянин, сын крепостного области Войска Донского, родился около 1820 г. Грамоте его обучал местный дьяк. По подозрению в колдовстве помещик Чернозубов сдал Бондарева в солдаты «на тридцать восьмом году жизни, по николаевским законам на двадцать пять лет». Оставив четырех детей на попечение жены, Бондарев в течение десяти лет служил на Кавказе. Здесь он прославился большими познаниями в области литературы. В круг чтения Бондарева входили как книги религиозного характера, так и сочинения А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, И. А. Крылова, А. Н. Радищева. Считая, что другая религия защитит человека от произвола государства, Бондарев 1867 г. отказался от православия и перешел в секту субботников или иудействующих. Подробности перехода Бондарева в секту не известны, по признанию его единоверцев, Бондарев не признавал и не исполнял принятых среди субботников обряды, но до конца жизни он называл себя двумя именами: «по крещению» и «по обрезанию» — Давидом Абрамовым. Бондарева лишили воинского звания, медали и заключили в Усть-Лабинскую тюрьму. В 1867 военносудная комиссия направила Тимофея Бондарева, вместе с семьей, на вечное поселение в Сибирь. Енисейский губернатор определил ссыльного в деревню Иудино (ныне Бондарево), куда поселялись отступники от православия: субботники (иудеи) и молокане. (Первоначальным названием поселения, основанного весной 1830 года выходцами из Воронежской губернии, было «Обетованная», но указом Енисейского губернского правления оно было переименовано в «Иудино». Было предписано не причислять в эту деревню людей православного вероисповедования). В Сибири Бондарев прожил более 50 лет, занимаясь сельскохозяйственным трудом. Кроме того, будучи единственным грамотным на всю деревню, Бондарев открыл школу для крестьянских детей и учительствовал в ней на протяжении 30 лет. Первым на месте поселения он стал заниматься орошением полей, овощеводством, начал сплавлять избыток продуктов по рекам Абакану и Енисею на Север.

Итогом многолетних размышлений Тимофея Бондарева стал цикл рукописных произведений, в которых он выступает как философ-моралист, социальный реформатор из народа: «Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца», «Се человек», «Первородное покаяние», «Гордиев узел», «О любви к ближнему», «Спасение от тяжкой нищеты» и другие.

Основы своего учения Тимофей Бондарев изложил в рукописи «Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца», написанной «в духе Даниила Заточника, протопопа Аввакума» эпиграфом к которой стали библейские слова: «В поте лица своего снеси хлеб свой, дондеже возвратишися в землю, от нея же взят» (Быт. 3: 19).

По свидетельству политического ссыльного И.П. Белоконского, «система писания «Торжества земледельца» весьма оригинальна... Бондарев не выходил из дому без клочка бумаги и кусочка карандаша» для того, чтобы записывать каждую мысль, возникшую в его голове...; боронил ли он, пахал ли, ехал ли в лес или просто шел куда, он вечно думал и, раз приходила какая-либо достойная внимания мысль, — Бондарев останавливался и заносил ее на бумажку, чтобы внести в «учение».

Самого Бондарева Белоконский описывал так: «Когда мы приехали в Юдино, разыскали его и заявили, что интересуемся его учением, Бондарев очень обрадовался. Через несколько минут он был уже в нашей квартире и проговорил до глубокой полночи, а на другой день явился на заре и ждал, покуда мы встанем. Тяжело было смотреть на этого библейского старца с воспаленными (большими черными), вечно поднятыми вверх глазами, с руками, поднятыми кверху, когда он говорит, плавно и необыкновенно медленно излагая нам свое учение, он весь погружался в мысли свои, не чувствовал, кажется, присутствовавших и витал в ином мире».

Свою рукопись Бондарев решил послать Александру III. Известный писатель и журналист А. Амфитеатров, находившийся в то время в Минусинске в ссылке, вспоминал: "Отправление этой рукописи сделало эпоху на патриархальной минусинской почте. Бондарев принес претолстый пакет с простым адресом: «С.-Петербург, царю». Почта пришла в ужас и изгнала Бондарева, «яко злодея».

Ссыльный-народник доктор B.C. Лебедев сумел переслать рукопись Г. И. Успенскому, который опубликовал в журнале «Русская мысль» очерк «Трудами рук своих», где привел выдержки из сочинений крестьянского философа.

Лев Николаевич Толстой заинтересовался трудами Бондарева, попросил прислать их ему. Экземпляр рукописи через основателя Минусинского краеведческого музея Н.М. Мартьянова переправили Л.Н. Толстому. Резкие обличения привилегированных классов и апология «хлебного труда» крестьян в рукописи Бондарева как нельзя более соответствовали настроениям и мыслям самого Толстого: «Все это как будто знакомо, но никогда не было так просто и ясно выражено». Язык рукописи показался Л.Н. Толстому исключительно выразительным и образным: «Умилосердись над нами, богатый класс! Сколько тысяч лет, как на необузданном коне, ездишь ты на хребте нашем, всю кожу до костей ты стер. Ведь это только по виду хлеб, который ты ешь, а на самом деле — тело наше; по виду только вино, которое ты пьешь, а на самом деле — кровь наша». Дерзкая метафора, навеянная Таинством Евхаристии, не могла не поразить воображения писателя. Толстой в тот же день прочел сочинение Бондарева в домашнем кругу, причем, как сообщал на другой день в письме В. С. Лебедеву, «все встали после чтения молча и пристыженные разошлись». В том же письме Толстой попросил Лебедева сообщить ему подробности о семейном положении, религиозных убеждениях, образе жизни Т. М. Бондарева.

Вскоре на имя Бондарева из Ясной Поляны ушло письмо. «Доставили мне на днях вашу рукопись — сокращенное изложение вашего учения, — писал Лев Толстой. — Я прежде читал из нее извлечения, и меня они очень поразили тем, что все это правда и хорошо высказано. То, что говорится, это святая истина. И то, что вы сказали, не пропадет даром. Оно обличит неправду людей. Я буду стараться разъяснять то же самое. Дело людей, познавших истину, говорить ее и исполнять... Дело это делается не скоро — веками, но не скоро и деревья растут, а мы сажаем их и бережем, и не мы, так другие дождутся плода...»

Двенадцать лет переписывался Лев Толстой с Тимофеем Бондаревым, в котором нашел «сильного помощника в своем деле». Всего известно о шестнадцати письмах, адресованных Толстым Бондареву, из них текст четырех писем неизвестен. Многие письма заканчивались словами: «Любящий тебя брат Лев Толстой». «Пожалуйста, напиши мне, — просил он Бондарева, — что имеешь важное сказать. Жить нам осталось немного, а что имеешь сказать, надо поскорее и повернее выговаривать, пока еще живы». В трактате «Так что же нам делать?», Лев Толстой утверждал: «За всю мою жизнь два русских мыслящих человека имели на меня большое нравственное влияние и обогатили мою мысль и уяснили мне мое миросозерцание… два живущие теперь замечательные человека, оба всю свою жизнь работавшие мужицкую работу, — крестьяне Сютаев и Бондарев».

Бондарев решил сам отправиться в Ясную Поляну. Но, едва он выехал из Минусинска, как его, не имеющего разрешения на выезд, задержали жандармы и вернули в Иудино.

В последней главе своего сочинения «Трудолюбие и тунеядство, или Торжестве земледельца», Тимофей Бондарев писал:

«И похоронить меня прикажу я сыну своему не на кладбище, а на той земле, где мои руки хлеб работали, и, четверти на две не досыпавши песком или глиною, досыпь ее плодородною землею, а оставшуюся землю свези домой так чисто, чтобы и знаку не было, где гроб покоится, и таким же порядком продолжай на ней всякий год хлеб сеять. А со временем перейдет эта земля в другие руки, и также будут люди на моем гробе сеять хлеб до окончания века... Этот мой памятник будет дороже ваших миллионных памятников, и о такой от века неслыханной новости будут люди пересказывать род родам до окончания века»...

Понимая, что его дни сочтены, а книга в России так и не появится, Тимофей Бондарев решил увековечить ее сам. «Памятник» — завещание на предполагаемой могиле: «Прощайте, читатель, я к вам не прийду, а вы ко мне прийдете». Несколько лет он высекал на камнях цитаты из своих сочинений. Он вырыл для себя могилу, посадил рядом тополя, привез четыре огромные каменные плиты, на которых в течение 1896-1898 гг. высекал цитаты, огородил яму. У ямы поставил стол с выдвижным ящиком и две табуретки, в ящик положил свои рукописи.

Последнее письмо Льва Толстого в Сибирь было адресовано сыну Тимофея Бондарева: «...Благодарю вас, Даниил Тимофеевич, за сообщение... для меня печальное, о смерти родителя вашего, человека очень знаменательного и оставившего после себя значительное сочинение. Вы бы очень обязали меня, сообщив мне о нем, и о последнем времени, и часах его жизни как можно больше подробностей. Кроме того, что я высоко ценил его как писателя, я любил его как человека и потому рад буду всем самым мелким подробностям о нем...»

Л.Н. Толстому удалось напечатать основной труд Бондарева в России; в сокращённом виде он был опубликован в 1888 году в еженедельнике «Русское дело» (№№ 12 и 13) с послесловием Толстого, в 1890 году издан в переводах на французский и английский языки, отдельное же издание книги в России было выпущено в 1906 году издательством «Посредник», через восемь лет после смерти Тимофея Бондарева. В1908 году книга была конфискована и изъята из продажи, и вновь стала доступной лишь в марте 1917 года.

Могила философа-крестьянина была запущена, плиты с вырезанными на ней письменами разбиты. Выдвижной стол с рукописями разломан, рукописи — похищены…

В 1933 г. сибирский писатель, участник гражданской войны в Сибири, Владимир Яковлевич Зазубрин (Зубцов, 1895-1938) опубликовал роман «Горы», где под именем Семена Калистратовича Бидарева выведен Давид Абрамович Бондарев, «доживший» до колхозных дней.

В 1958 году село Иудино по общему решению жителей села было переименовано в Бондарево в честь крестьянина-мудреца, мужицкого ходатая (так он называл себя) Тимофея Михайловича Бондарева.

Как бы странно и дико показалось утонченно образованным римлянам первой половины 1-го столетия, если бы кто-нибудь сказал им, что неясные, запутанные, часто нелепые письма странствующего еврея к своим друзьям и ученикам будут в сто, в тысячу, в сотни тысяч раз больше читаться, больше распространены и больше влиять на людей, чем все любимые утонченными людьми поэмы, оды, элегии и элегантные послания сочинителей того времени. А между тем это случилось с посланиями Павла.

Точно так же странно и дико должно показаться людям теперешнее мое утверждение, что сочинение Бондарева, над наивностью которого мы снисходительно улыбаемся с высоты своего умственного величия, переживет все те сочинения, описываемые в историях русской литературы, и произведет больше влияния на людей, чем все они, взятые вместе. А между тем я уверен, что это так будет. А уверен я в этом потому, что как ложных и никуда не ведущих и потому ненужных путей бесчисленное количество, а истинный, ведущий к цели и потому нужный путь только один, так и мыслей ложных, ни на что не нужных, бесчисленное количество, а истинная, нужная мысль, или скорее истинный и нужный ход мысли, только один, и этот один истинный и нужный ход мысли в наше время излагает Бондарев в своем сочинении с такой необыкновенной силой, ясностью и убеждением, с которой никто еще не излагал его. И потому все, кажущееся столь важным и нужным теперь, бесследно исчезнет и забудется, а то, что говорит Бондарев и к чему призывает людей, не забудется, потому что люди самой жизнью будут все больше и больше приводиться к тому, что он говорит.

Открытие всяких научных отвлеченных и научных прикладных, и философских, и нравственных, и экономических истин всегда совершается так, что люди ходят все более и более суживающимися кругами около этих истин, все приближаясь и приближаясь к ним, и иногда только слегка захватывая их, до тех пор, пока смелый, свободный и одаренный человек не укажет самой середины этой истины и не поставит ее на ту высоту, с которой она видна всем.

И это самое сделал Бондарев по отношению нравственно-экономической истины, которая подлежала открытию и уяснению нашего времени.

Многие говорили и говорят то же самое. Одни считают физический труд необходимым для здоровья, другие — для правильного экономического устройства, третьи — для нормального развития всесторонних свойств человека, четвертые считают его необходимым условием для нравственного совершенства человека. Так, например, один из величайших писателей Англии и нашего времени, почти столь же не оцененный культурной толпой нашего времени, как и наш Бондарев, несмотря на то, что Рёскин образованнейший и утонченнейший человек своего времени, т. е. стоящий на противоположном от Бондарева полюсе, — Рёскин этот говорит:

«Физически невозможно, чтобы существовало истинное религиозное познание или чистая нравственность между сословием народа, которое не зарабатывает себе хлеба своими руками».

Многие ходят около этой истины и выговаривают ее с разными оговорками, как это делает Рёскин, но никто не делает того, что делает Бондарев, признавая хлебный труд основным религиозным законом жизни. И он делает это не потому (как это нам приятно думать), что он невежественный и глупый мужик, не знающий всего того, что мы знаем, а потому, что он гениальный человек, знающий то, что истина только тогда истина, когда она выражена не с урезками и оговорками и прикрытиями, а тогда, когда она выражена вполне.

Как истина о том, что сумма углов в треугольнике равна двум прямым, выраженная так, что сумма углов в треугольнике бывает иногда приблизительно равна двум прямым, теряет всякий смысл и значение, так и истина о том, что человек должен работать своими руками, выраженная в виде совета, желательности, утверждения о том, что это может быть полезно с некоторых сторон и т. п., теряет весь свой смысл и свое значение. Смысл и значение эта истина получает только тогда, когда она выражена как непреложный закон, отступление от которого ведет за собой неизбежные бедствия и страдания и исполнение которого требуется от нас Богом или разумом, как выразил это Бондарев.

Бондарев не требует того, чтобы всякий непременно надел лапти и пошел ходить за сохою, хотя он и говорит, что это было бы желательно и освободило бы погрязших в роскоши людей от мучающих их заблуждений (и действительно, кроме хорошего, ничего не вышло бы и от точного исполнения даже и этого требования), но Бондарев говорит, что всякий человек должен считать обязанность физического труда, прямого участия в тех трудах, плодами которых он пользуется, своей первой, главной, несомненной священной обязанностью и что в таком сознании этой обязанности должны быть воспитываемы люди. И я не могу себе представить, каким образом честный и думающий человек может не согласиться с этим.

Я от имени всех земледельцев пишу и ко всем, сколько есть вас в свете, не работающих хлеб для себя.

Ты, высший класс, тысячи книг написал. Мало ли там неуместного и даже вредного? И, несмотря на то, все они приняты, одобрены и обнародованы.

Мы же, низший класс, с своей стороны написали одну коротенькую, настоящую повесть, — это за все веки и вечности, — в защиту себя, а ты за один только недостаток красноречия и за худость почерка опровергнешь ее, — так уверяли меня многие. Это будет высшей степени обида для нас, — также, мне кажется, и для Бога.

*

Адам, за преступление Богом данной ему заповеди не вкушать от запрещенного дерева плодов, не то что сам лишился блаженства, но и весь будущий род свой до скончания века подверг тому же бедствию. Из этого видно, что он сделал величайшее беззаконие из всех беззаконий, а никак не буквально яблоко съел.

Потом начал он скрываться в кустарниках сада того, как повествует нам св. Писание: «Скрыся же Адам и жена его посреди древа райска».

А от кого скрывался? — тогда людей не было. Конечно, от Бога.

Вот видишь ли, в какое безумие ввергает грех человека. Да разве же можно скрыться от Бога?

Из этого видно, что он, оценив свое преступление, чаял выше всех мер получить от Бога наказание; а сверх чаяния он получил божественный приговор такой: «за преступление данной мною тебе заповеди вот тебе наказание: «в поте лица твоего снеси хлеб твой, дондеже возвратишися в землю, от нее же взят».

Не работал ли затем Адам в продолжение своей жизни (930 лет) до кровавого пота для себя хлеб своими руками, исполняя наложенную на него эпитимию?

А ты, высший класс, его же корня отрасль, почему же ты во всю свою жизнь и близко к этой эпитимии подойти не хочешь, а ешь много раз в день? Пусть бы ты был такой заброшенный, как я и подобные мне земледельцы. Нет, ты вот насколько (указывая рукою своей выше головы моей) умнее и образованнее, а какое великое перед богом и людьми делаешь преступление.

*

Бог сказал Еве: «Умножая умножу печали твоя и воздыхания твоя (какое страшное изречение), в болезнях родиши чада твоя».

Теперь спрашиваю, почему в женской эпитимии никаких тайных изворотов и иносказаний нет, а как сказал Бог, так все буквально и сбывается.

Как жене, живущей в убогой хижине, так и царице, на престоле сидящей, на голове корону имеющей, одна и та же участь: «в болезнях родиши чада своя». Ни малейшей разницы нет. Да! до такой степени в болезнях, что по дням лежит полумертвой, а иногда и совсем умирает.

Но вот эта именитая жена могла бы сказать так: «Мне родить некогда, я занята нужными и необходимыми государственными делами, а рождением более убытку принесу государству, нежели пользы. Да еще и потому прилично ли мне равняться с последнею крестьянкою, с мужичкою? Поэтому я лучше за деньги найму другую женщину родить для меня дитя или за деньги куплю готового ребенка, и он будет мой собственный, как и тот, которого я сама рожу». Она могла бы рассудить и сделать так? Нет, нельзя переменить постановление Божие.

Собери со всего света сокровища и отдай их за дитя, а оно не будет твоим, а как было чужое, так чужим тебе и останется. Чье же оно? Да той матери, которая его родила. Так же и муж:

и он тоже может отказаться от хлебной работы, купить деньгами один фунт хлеба; а он как был чужой, так и будет чужим. Чей же он? Да того, кто его работал. Потому что как Богом положено: жене не должно прикрываться деньгами или какими-либо изворотами от рождения детей, так и муж должен для себя, и для жены, и для детей своими руками работать хлеб, а не прикрываться деньгами или другими изворотами, несмотря ни на какое достоинство.

Самим Богом жене сказано: «Не хлеб работать, а в болезнях родить чада». Почему же наши жены работают? Пока твоего, читатель, ответа дожидаться, я сам делаю оный.

Вас, поедающих наших трудов хлеб, найдется в России до 30 миллионов, да если еще удалить по заповедям от этого груда жен ваших, тогда что же выйдет? да одно, что весь мир должен голодною смертью погибнуть. Вот теперь ясно и законно открылось нам, что наши жены вашу часть и на вас, белоручки, работают хлеб против заповеди. Вы их труды поедаете.

*

Если бы эта первородная и самим Богом изреченная заповедь, которая есть мать и родительница всех добродетелей и подательница временных и вечных, земных и небесных благ, была тобою принята и уважаема, тогда до того возлюбили бы хлебный труд, что многие отцы отдали бы детям своим такое завещание: «Если я приближусь к смерти, то отведи меня на хлебную ниву, чтобы там разлучилась душа моя с телом; на ней же и погреби прах мой».

*

Разве Бог не в силах был избрать иной путь к произведению в свет хлеба, а эпитимию в том наложил за грехи наши, т. е. как человек не может без греха прожить на свете, и без хлеба не может жить, как будто невольно заставил нас избавиться от грехов наших?

И вы такое дорогое лекарство бросили под ноги свои, как выше сказано, в гроб положили, чтобы никто из живущих на земле не мог найти; а вместо того поставили, что одною только верою в единого Бога без понесения трудов можно спастись.

*

Будете вы тяжело и без малейшей пощады наказаны Богом за то, что на столько тысяч лет уложили эту заповедь под тяжелый гнет и из живого существа сделали мертвое.

Сколько ни есть на свете разных злодеяний и великих преступлений, как-то: воровство, убийство, грабежи, обманы, взятки и разного рода лихоимства, а всему тому причина то, что эта заповедь от людей скрыта.

Богатый делает все это с тою целью, чтобы не приблизиться к этому гнусному занятию, а бедный, чтобы избавиться от оного. Поставь же эту заповедь перед очи всего мира во всей ее силе и достоинстве, тогда в короткое время прекратится всякое злодеяние и избавятся люди от тяжкой нищеты и несносного убожества.

Не всуе же Бог вначале никаких добродетелей не назначил, кроме хлебного труда, и ни от каких пороков не приказал удаляться, как только от беганья от оного.

*

Хлебный труд есть священная обязанность для всякого и каждого и не должно принимать в уважение никаких отговоров: чем выше человек, тем более должен пример показывать собою другим в этом труде, а не прикрываться какими-нибудь изворотами, да не хорониться от него за разные углы.

Потому я извлекаю здесь доказательства из богословия, что, кроме богословия, мне взять не из чего доказательства об этом труде.

А второе потому, что люди нашего класса сильно верят в и бога, в будущую жизнь, в святое писание. Они, услыхав все это, как алчущие к хлебу и как жаждущие к воде, будут стремиться к этому труду, а потом и ко всем трудам.

Тогда темная ночь для них будет светлый день, дождь — вёдро, грязь — сухо, мороз — тепло, буран — тихо, дряхлая старость — цветущая молодость, немощь — полное здоровье.

Хлеб нельзя продавать, и покупать, и им торговать, и из него богатства наживать, потому что стоимость его выходит за пределы человеческого разума. В крайних уважительных случаях его нужно даром давать, как-то: на больницы, на сиротские дома, на сидящих в темницах, на истомленные неурожаем области, на разоренных пожаром, на вдов, сирот и калек, на дряхлых и бездомных.

Земледельца побуждает к великому милосердию на хлеб голос природы и помянутая заповедь.

Но если бы к этому милосердию да мог бы он проникнуть в глубину ее таинств, то исполнилось бы все сказанное в предыдущем вопросе. Тогда не просил бы один у другого: дай мне хлеба, а просил бы: прими от меня хлеб, да едва ли и нашел бы охотника есть чужие труды.

*

Я знаю, что ты во сто раз умней и образованней меня, потому ты и берешь с меня деньги и хлеб. А если ты умен, то ты должен умилосердиться надо мною, слабым, как сказано: «люби ближнего своего, как самого себя», а ведь я ближний твой, а ты мой.

Почему мы бедны и глупы? — потому что сами в своих трудах хлеб едим и вас кормим. Есть ли нам время учиться да образоваться? Вы как хлеб наш, так вместе с ним и разум наш или тайно украли, или нагло похитили, или коварно присвоили.

Вам следует перед обедом не у Бога просить благословения, а у нас, земледельцев. И после обеда не Богу отдавать благодарность, а нам.

*

«У меня, — говорит богач, — деньги работают хлеб».

Врешь ты, — деньги перед Богом не согрешили, потому им и заповедь не положена. Да они и хлеба не едят, потому и работать не обязаны. Как же ты говоришь: «У меня деньги работают».

*

Спрашиваю: у меня, кроме хлеба, есть еще много дел, как же я успеваю думать и на деле выполнять, я — необразованный мужик? А если бы у меня было столько ума и образования, сколько у тебя, я бы тогда тысячу дел выполнил. Почему же ты такую бездну разума имеешь, а, кроме одного дела, о другом и подумать не можешь?

Говорят: другой в двадцать раз больше земледельца трудится, — можно ли его назвать тунеядцем?

335 дней в году работай, чего хочешь, и занимайся, чем знаешь, а 30 дней в разные времена года должен всякий человек работать хлеб.

*

…нет в свете отвратительнее нечистоты, как чужих трудов хлеб. Напротив же того, нет душеспасительней святыни, как своих трудов хлеб. Это я говорю не по догадке, а по коренным божественным законам, с чем согласен и естественный наш закон.

*

Утверди такой закон, чтобы ни один человек не осмелился ни одной крошки хлеба есть чужих трудов без уважительных причин. Тогда люди хотя и не сравняются, а все-таки много ближе станут друг к другу, — хлебный труд подсечет крылья гордости.

*

Много на свете ловят воров, но то не воры, а шалуны. Вот я поймал вора, так вора! Он обворовал церковь и Бога живого и унес первородный закон, нам, земледельцам, принадлежавший; нужно же указать лично на этого вора. Кто не работает для себя хлеб своими руками, а чужие труды пожирает, тот вор, — возьмите его и предайте суду.

Пчелы трутням крылья подсекают, чтобы их трудов мед не ели. Вот дошла и наша очередь до вас, трутней, — и мы вам крылья подсекли, чтобы вы наших трудов хлеба не ели. Я знаю, что вы и после этого будете есть, да еда эта такая будет: ты хлеб в глотку, а совесть тебя за глотку, — от нее ничем не избавишься.

Если бы хлеб был, как и прочие вещи, неправдою приобретенные, их положил куда подальше, — они лежат там преспокойно. Нет, хлеб нужно в рот класть! Об этом стоит подумать.

*

Я слышу часто, что хотят всю вселенную соединить в одну веру. Верный ли этот слух, — не знаю. Если верный, то, вместо того чтобы соединить, она еще разделится на столько же толков, сколько их ныне, и выйдет не то что полезный, а даже вредный труд.

Хорошо было соединять в древности, когда народ был дикий, — куда хочешь, туда его и веди, он нитки не перервет. А теперь его тройным канатом не стащишь, — во-первых, по привычке к своему обыкновению, а во-вторых, по гордости, чтобы не покоряться один другому. А утверди веру на одном первородном законе без примеси посторонних правил, тогда в короткое время сольется вся вселенная в одну веру в Бога, потому что хлеб самого закоснелого преклонит, смягчит и на путь добродетели наставит.

*

Разделилась вселенная вся на тысячу вероучений, то как одна должна быть вера, как и Бог один.

Первородный закон «в поте лица твоего снеси хлеб твой» все вероучения собрал бы воедино, и если бы только они узнали всю силу благости его, то прижали бы его к сердцу своему. И он в одно столетие, а то и ближе, всех людей, от востока до запада, от севера до юга, соединил бы в одну веру, в единую церковь и едину любовь.