ПРОДОЛЖЕНИЕ РОДА
Палачи, работая ночами,
все-таки находят между дел
время, чтобы самки их зачали,
чтобы древний клан не оскудел.
Лишь бы только самка пахла пряно,
а палачье семя хоть куда,
выживет, пробьется, несмотря на
вредные условия труда.
Он ведь не какой-нибудь алхимик,
в нем мужик остался мужиком,
значит, быть наследникам лихими
от избытка крови с молоком.
* * *
Позднею осенью за день до снега,
До гололёда и прочих невзгод,
Спелые женщины падали с неба,
Медленно падали ночь напролёт,
Опередив затяжное ненастье.
Словно волшебный заоблачный сад
Сбросил листву и плоды в одночасье.
И закружил над землёю десант,
Вне тяготенья, презрев парашюты,
Не признавая законов иных, –
Пёстрые юбки, роскошные шубы,
Лёгкие стайки сорочек ночных...
Медленно падали с ласковым смехом
Из поднебесной загадочной тьмы
Спелые женщины, в ночь перед снегом,
За день до холода долгой зимы.
* * *
Порог
Когда бы не камни, река онемела,
И то, что за день рассказала река мне,
Она бы за век рассказать не сумела –
Когда бы не камни, когда бы не камни.
Легко одолев травянистые мели,
Расслабленно плыли мы ласковым плёсом
Туда, где, казалось, скучали таймени
По нашим весёлым уловистым блёснам.
Почти что вслепую – реки повороты
Причудливей чем у любого лекала.
Но вот, настороженно, словно ворота,
У берега встали щербатые скалы
Поросшие редким корявым багулом.
Ещё поворот. Берега – на суженье.
А дальше – густым нарастающим гулом
Порог заявил о своём приближенье.
Так зверь отгоняет пугающим рыком
Врага от своих несмышленых детишек.
Орлан, над распадком ручьями изрытом,
Степенно круги свои мрачные пишет.
Река всё быстрее. Давно ли плелись мы,
А здесь уже ветер упругий и свежий.
Над камнем струя пролетает по-лисьи
И давит валун, обхватив по-медвежьи,
Вода взбешена, что валун неподвижен,
Ревёт, так, что мы уж друг друга не слышим.
Круги у орлана всё ниже и ниже,
А кедры на скалах всё выше и выше.
Быстрее, быстрее. Вон хариус чёрный
Взлетел над чистинкой и канул, как камень.
Промокли тельняшки и в пене лодчонка,
А речка по глыбам скачками, скачками.
Несёт нас, и по сердцу эта игра нам, –
Лихая с лихвою, но чистая сила.
Мы знали, что здесь не бывает стоп-крана.
Ну вот и допрыгались – шест закусило.
Нас вертит поток и мокры наши лица.
Капризы реки и удачи капризы…
Не верил – поверишь
И станешь молиться.
А берег, как локоть, который так близок.
* * *
Где-то в Небесной канцелярии…
Уже подсовывает лист
С приказом «На покой»
Сутуленький канцелярист
Небесный,
Но такой,
Как наши грешные. Не пьян,
Но пил не только сок,
Однако прячет свой изъян,
Дыша наискосок.
По всем инстанциям пронёс,
В руке дрожащей тряс,
Похожий больше на донос,
Губительный приказ,
Где перечень грехов моих,
Пустая жизнь моя…
И морщит лоб, читая их,
Нахмуренный судья
Но где же список добрых дел?
Он тоже должен быть –
Я очень многого хотел
Добиться от судьбы.
Чернильницу канцелярист
Придвинул для пера.
И перечеркивает лист.
Вердикт: «Давно пора»
Уже в нашлёпку сургуча
Утоплена печать…
И «Смерть Ивана Ильича»
Слабо перечитать.
* * *
ПРИЮТ НЕИЗВЕСТНЫХ ПОЭТОВ
1. ПАМЯТИ ВАЛЕРИЯ АБАНЬКИНА
Неразбавленный спирт без закуски,
Полагаю, не всем по нутру.
Две сестры знаменитых Тунгуски
Мало знают про третью сестру.
О Подкаменной с Нижней повсюду
И статьи, и труды на века.
А Сухая Тунгуска? Откуда?
Не бывает сухою река?!
Если имя на карте не сыщешь,
Значит, кто-то забрел не туда.
Объяснять, что целебней и чище
В неизвестной речушке вода,
Очевидец не хочет - накладно
Унижаться ему задарма.
Не поверили, значит, не надо.
Он сумеет культурно весьма
Поддержать разговор про Титаник,
Про Диану, которую жаль.
Из куста машинально достанет
Спирт с певучим названьем "Рояль".
Не поверили. С ними все ясно.
А с собою? Хоть - вой, хоть – ори!
Сочинительство огнеопасно
Если рукопись тлеет внутри.
* * *
2.ПАМЯТИ НИКОЛАЯ БУРАШНИКОВА
Всегда найдётся, кто срывает
Сто раз отложенный дебют.
И слово в горле застревает,
И меркнет свет…
Но убивают
Не те, которые, добьют.
Они, как правило, приличны
На вид усталые слегка,
Но монотонно, методично,
Расчетливо, издалека,
Следы стирая и улики,
Загонят в тёмные углы
Презрительнейшие улыбки,
Надменнейшие похвалы.
Припомнят даже Пастернака,
Есенинские кутежи…
Обчистят так, что ставить на кон
Придётся собственную жизнь.
И взвинченный, полубезумный
Он сам покорно забредёт
Туда, где выродок угрюмый
Очередную жертву ждёт.
* * *
3. ПАМЯТИ ГЕННАДИЯ КОНОНОВА
Посредине больного, усталого
Века, где молчаливы приметы,
Это надо же выбрать Пыталово
Местом для появленья поэта.
Где заглавное Слово с рождения
Изощренно и хитро пытает.
Не везде прорастает растение.
И поэт не везде прорастает.
Но нелишне напомнить – под пытками
Разглашаются главные тайны.
Обезболивающими напитками
Увлеченья, отнюдь, не случайны.
Человеку нормальному видится,
Что излишен эмоций избыток,
А Пыталово – просто провинция,
Никакая не камера пыток.
Будто не о чем больше печалиться
На Руси, где полполя полова.
Чем поэт от других отличается –
Он не может ослушаться Слова.
Потому и бежать не пытается,
Понимая – себе же в убыток –
Обреченно в Пыталове мается,
Чтоб однажды не выдержать пыток.
* * *
4. ПАМЯТИ АРКАДИЯ КУТИЛОВА
1.
За то, что рано выбрал верный след,
За легкую отточенную строчку
Он должен был погибнуть в двадцать лет,
Но Некто в чёрном выдумал отсрочку.
Отравлен был лирический герой,
А сам поэт разжалован из строя,
И между первой смертью и второй,
Нес на себе он мёртвого героя,
Которого не мог и не хотел
Оставить или тихо спрятать где-то.
И запах обречённости густел,
Бежал за ним, опережал поэта.
Экзотикой всегда увлечены,
Но устают эстет и обыватель.
Друзья редели. Морщились чины.
Шарахался испуганный издатель.
Замками дружно лязгали дома…
Искал подвал, чердак или сарайку.
И лишь гостеприимная тюрьма,
Как милостыню, подавала пайку.
2.
А вы представьте:
Милиционер
Брезгливо озирает сонный сквер.
Труп на скамье.
Не жалко и не жутко.
И все-таки испорчено дежурство.
И разве мог подумать омский мент,
Что этот бомж взойдёт на постамент?!
* * *
5. ПАМЯТИ ВАЛЕРИЯ ПРОКОШИНА
Городские квартиры и сельские избы
Далеки, но значительно дальше от них
Низкорослые русские анахронизмы –
Засыпные бараки окраин глухих.
Точно так же, как дети рожденные в браке,
От нагулянных (я не касаюсь тюрьмы –
Повезло), но рожденные в шумном бараке,
От рожденных в домах отличаемся мы.
Пусть не только у нас тараканы с клопами –
Светлым будущим жить не легко никому.
Но особая, чисто барачная память,
Выдает невозможность побыть одному.
Слишком тесная близость чужого дыханья.
Узость комнат скрывает большой коридор.
И распахнутость, и отчужденность глухая
В наших душах ведут изнурительный спор.
Обнаженность развешанных стираных тряпок
И бесстыдство скандалов…
А после того –
Постоянность желания спрятаться, спрятать,
Не конфетку в карман, а себя самого.
* * *
Волкопёс в зоопарке.
Не волк, не собака, но волка лютей,
Глядит на решётку на праздных людей.
Из пасти оскаленной каплет слюна
И, кажется, вот задымится она,
И капли слюны продырявят настил.
И страшно подумать, что может настичь
Тебя этот зверь на дороге пустой,
И серое тело из серых кустов
Метнётся, клыки заблестят, как ножи,
Чтоб кровью утешить обиду на жизнь_
В глазах его слёзы густые, как гной.
Сын пленного волка и суки цепной.
Дитя обстоятельств, где в роли царя
Не похоть овчарки, так прихоть псаря,
И вот: для того, чтобы дать ему жизнь,
Две злобы, две ненависти слились,
Два страха, две страсти, вскипевших весной,
Призрения два, А любви - ни одной.
* * *
УСТАЛАЯ ДУША
А с нею - по -хорошему,
над нею - чуть дыша.
Принцесса на горошине -
усталая душа.
Все угодить стараются,
все няньки сбились с ног.
Дрожит и озирается
израненный комок.
Любую цацку сделают,
лишь только пожелай,
ну а она, несмелая,
пуста и тяжела.
Затравленность звериная
жестока и жалка,
и пусть гора перинная
почти до потолка.
Улечься не отважится,
и мнится ей одно:
а вдруг не пух окажется,
а стекловолокно?
Слепа и перепугана
Шарахается прочь
туда, где перепутана
с дождем глухая ночь.
* * *
ОКРАИНА
Окраина. Козий горох. Подорожники.
А все-таки город (над почтою - шпиль),
но вот нападение шустрого дождика,
и в грязь превратилась пушистая пыль.
По ставням веселою дробью ударило,
и дождик затих, а затем на реке
пристал катерок и отправился далее.
К домам подошел человек налегке.
Вдоль черного ряда штакетника мокрого,
мостками, промытыми до белизны,
он медленно шел, наблюдая за окнами,
сутулясь от свежести и тишины.
Вдруг пес шелудивый, а может, некормленый,
лениво затявкал на стук каблуков,
и в лужу с поспешностью, слишком покорною,
спустился он с чистых, но гулких мостков.
Потом замолчало животное глупое,
утешась нехитрою властью своей,
а грязь под ногами вздыхала и хлюпала,
и редкие ветви слетали с ветвей.
У дома с тремя молодыми березками
он встал и, прокашлявшись, вытер усы,
потом закурил и, светя папироскою,
приподнял рукав и взглянул на часы.
И, вымыв ботинки с носками облезлыми,
чтоб в дверь не стучать, он вошел со двора:
Потом два сердечка, что в ставнях прорезаны,
зажглись и не гасли уже до утра.
* * *
СЕЛЬСКАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА
В очочках, но всё же мила и стройна,
И строгие платья не портят фигуры.
Уже больше года, как тащит она
Оболтусов сельских к вершинам культуры.
Вопрос задала, а в ответ ни руки,
И видно по лицам, что нет интереса.
До лампочки школьникам образ Луки
Из пьесы «На дне», а задуматься — пьеса
На местные нравы ложится вполне
И вовсе не зря изучается в школе:
Родная деревня завязла на дне
И выбиться в люди — ни силы, ни воли.
Хотя и найдётся с десяток дворов,
Где сытостью прёт через щели в ограде.
Вон, возле окна, второгодник Петров
Любуется свеженькой двойкой в тетради.
Но парень не промах: смекалист, лукав,
А в драке небось и оглоблей огреет.
Чему научить его может Лука?
Такой, не моргнув, доброхота отбреет.
И кряжистый батька всё тащит в семью,
Не брезгуя ни головнёй, ни огарком.
Вчера у Петровых кололи свинью,
А к ночи родитель явился с подарком —
Парного принёс. Напросился на чай
С туманной надеждой на нечто покрепче.
Дотронуться всё норовил невзначай,
Но прятал желанье в степенные речи:
Порядка, мол, нет ни в Москве, ни в селе,
И вряд ли бардак одолеют науки.
И маялись, ныли на шатком столе
Его тяжеленные бурые руки.
Прервав разговора непрочную нить,
Поднялся (как будто из дома позвали)
И вышел, о сыне забыв расспросить,
Но пообещал, что поможет с дровами.
А сын от избытка нетраченных сил
Старательно думает только «про это»,
Ручонки под парту, губу закусил
И лезет глазами за вырез жакета.
Вот взять бы и вызвать нахала к доске.
Да кто его знает — чего отчебучит.
А вечер пройдёт в непроглядной тоске.
Наскучит роман, телевизор наскучит.
Натоплена печка. Перина жарка.
Над дверью на счастье прибита подкова.
И снится всю ночь утешитель Лука,
Не горьковский, а из поэмы Баркова.
* * *
Внезапно возникающие войны
И поиск примиренья по ночам.
Навоевались вроде и довольно,
Не надо придираться к мелочам.
Ну, если хочешь, подмету в квартире
И полку перевешу вон туда.
Достаточно того, что кризис в мире,
В стране бардак (но это как всегда).
Обнимемся, и пусть в года лихие
Не принесут в наш дом ни бурь, ни бед
Любовница моя Стенокардия
И новый твой любовник Диабет.
* * *
Таланта не бывает много.
Соперники высоких туч,
Большие птицы петь не могут,
Их голос жалок и скрипуч.
Без дела клюв не разевают,
Живут предчувствием войны
И даже не подозревают,
Что голосом обделены.
Большие крылья их возносят
В другую высь, другую спесь.
И самки важные не просят
Им нечто нежненькое спеть.
* * *
ЖИЗНЬ АННЫ БАРКОВОЙ
(трагическая поэма)
1901
1922
1934—1939
1947—1956
1957—1965
1976.
* * *
ЗАЗНОБА
Знаю все, моя зазноба,
И рассказ, и пересказ, ––
За тобою надо в оба,
За тобою –– глаз да глаз.
Слухов долго ли надергать,
Карауля у ворот.
Дорисует черный деготь,
Дорасскажет черный рот.
Над тобою роем сплетни
На любой голодный вкус.
Разгуделись мухи, слепни,
Комары и прочий гнус.
Кто-то вкрадчив, кто-то злобен.
Бабы злее мужиков.
Я и сам понять способен
Без намеков и кивков.
Рад забыть бы (да едва ли).
Помню (ты уж извини),
Как твои глаза стреляли,
Как туманились они,
Наливались колдовскою
Чернью (как тут не помочь),
Коль с русалочьей тоскою
Манят в омут, манят в ночь,
А горячего дыханья,
Этот норов, эту прыть
Ни шелками, ни мехами
Не упрятать, не укрыть.
Грудь твоя тебя же выдаст ––
Вольная, как ты сама ––
Что ей тряпочки на вырост?
Что ей лютая зима?
Волновалась. Волновала.
Не желала скуку знать.
Много чувства. Толку мало
Сторожить и ревновать.
Сладким чаем напоила.
И радушна, и мила.
Приласкала, проводила,
А дверей не заперла.
Разберись в печи с обедом,
Дом проветри, пол помой…
Кто придет за мною следом?
Кто ушел передо мной?
Ни пера им всем, ни пуха.
Мне уже не до обид.
Врунья. Стерва. Потаскуха.
Но знобит, знобит, знобит.
* * *
