Общественная организация
Центр Чтения Красноярского края
Государственная универсальная научная библиотека Красноярского края
Главная Архив новостей Открытые книги Творческая мастерская Это интересно Юбилеи Литература Красноярья О нас Languages русский
Чтение – это акт творчества, в котором никто, кроме тебя, не может участвовать, а потому и не может помочь
Надин Гордимер
южноафриканская писательница, Лауреат Нобелевской премии по литературе за 1991 год
Литература Красноярья

Сергей Данилович Кузнечихин

Успех пропитан запахом натужности —
Не тем так этим маешься в угоду.
Лишь осознанье собственной ненужности
Дает поэту полную свободу.
Когда канонов мнимые приличия
И прочие былые заблуждения
Забудешь. И людское безразличие
Из наказания в освобождение
Перешагнет.
Останется бескрайняя
Свобода слов. Свобода тьмы и света.
Но хватит ли для самовозгорания
Огня в душе ненужного поэта?

Сергей Кузнечихин
Сергей Данилович Кузнечихин родился в 14 июля 1946 года в посёлке Космынино под Костромой. После окончания Калининского политехнического института уехал в Сибирь.
«Четвёртый, поздний и, наверное, лишний ребёнок в семье. Если бы не война и не четырехлетняя разлука родителей, меня бы, скорее всего, не существовало. В некотором роде я – продукт столкновения двух диктаторов. Ничего путного из этого получиться не могло…», – сказал однажды Сергей Данилович о себе.
За двадцать лет работы инженером-наладчиком изъездил Сибирь от Урала до Дальнего Востока, от Тывы до Чукотки: «В молодые годы Сергею Кузнечихину пришлось немало поездить по стране, -, пишет Эдуард Русаков, - что способствовало появлению у него широкого, трезвого взгляда на жизнь, раннему избавлению от прекраснодушных иллюзий. И профессия, и жизненный опыт, и память детства – всё это во многом определило его пристрастие к суровому реализму, к жесткому психологизму, к четкому пониманию границ между добром и злом…».
Выпустил поэтические сборники: «Жёсткий вагон» (1979), «Соседи» (1984), «Поиски брода» (1991), «Стена» (1992), «Похмелье» (1996), «Неприкаянность» (1998), «Ненужные стихи» (2002) « Местное время» (2006), «Дополнительное время» (2010) и книги прозы: «Аварийная ситуация» (1990), «Омулёвая бочка» (1994), «Где наша не пропадала». Опубликовал повести «Крестовый дом» («Енисей», 1993), «Санитарный вариант, или седьмая жена поэта Есенина» («День и Ночь», 1994).

Олег БАЛЕЗИН

РАЗУМНОЕ ЗИМОВЬЕ

Для знакомства с Сергеем Кузнечихиным не надо готовить ритуальных слов и дежурных улыбок. Вы и не заметите, как поведете с ним беседу о том, о сём – и вдруг начнёте делиться ещё не додуманным, смутно сокровенным. Через пять минут борода таёжника на лице сибиряка покажется окладом всепонимающего земца, а бесенята за стёклами роговых очков, похожие на промельк солнечных бликов по туловищу играющей рыбы, смягчатся до христовой просветленности. Тут, главное, самому не расслабиться. Потому что ещё через пять минут вы поймёте: нет, перед вами не горьковский Лука, не всепрощающий душеприказчик. Этот человек по-таёжному самостоятелен и приметлив, а на каждую оступку в дурновкусие у него есть свора зубастых бесенят. Кузнечихин не из тех, кто хвастается мужскими победами, но мне сдается, всю жизнь у него не было отбоя от женщин. А иначе разве написались бы прекрасные стихи, редкие в эпоху “войны полов” по уважительности к дамам, полные восхищения и удивления ими. Как, должно быть, омутно, завораживающе действовало на лирических героинь сочетание в Кузнечихине мужицкой основательности и пацанского фантазёрства. И что это привязалось ко мне прошедшее время? Уверен, действует и сейчас.
Впрочем, и с “уверен” мне надо быть поосторожней. Потому что я Сергею Кузнечихину никто – так, мимолётный знакомец четырехгодичной давности. Не отказавшись от приветственного слова по случаю юбилея, проявляю странную для себя склонность к самозванству. Скажем прямо – наглость проявляю. Тянусь со слюнявыми поцелуями через накрытый стол, переворачивая салаты. Извини, Сергей, если что.
В нашей трехдневной московской “дикороссовой” тусовке красноярский куст бурно ветвился порывами Александра Ёлтышева и превратился бы, наверное, в перекати-поле, когда бы не могучая корневая система, олицетворяемая Сергеем Кузнечихиным. Эти столь разные двое относились друг к другу с трогательной предупредительностью. Нравы поэтического братства с блоковских времён не поменялись, и тем удивительней казалась редкая доверительность, существовавшая между красноярцами: без кинжалов в складках творческих мантий, ясная, по-настоящему дружеская.
Враньё, что интеллект и естественность несочетаемы. Поэтические тропы Сергея Кузнечихина – продолжение проступающих из лопухов, крапивы и подорожника тропинок городских предместий. Возьмите ветку сирени или одуванчик, повглядывайтесь в них с часок, поразитесь разнообразию необходимых сочетаний и переходов, богатству выделки и выдумки – и вы поймёте, как создавалась “Окраина”, одно из лучших стихотворений в русской поэзии.
“Вдоль черного ряда штакетника мокрого,
мостками, промытыми до белизны,
он медленно шел, наблюдая за окнами,
сутулясь от свежести и тишины”.
Мне, выросшему на городской окраине, ограниченной речным берегом, впору самому ссутулиться от пронзительной точности слов, каждой детали (намокшего до черноты штакетника, кратко выбеленных дождем мостков), от самого воздуха, лезущего под рубаху при прочтении.
Лирического героя “Окраины” представить проще простого – видел таких мужиков тыщу раз, сам, бывало, маятно искал тепла в туманной ясности повечерья. А поди ж ты, простецкий персонаж таинственней героического Одиссея, как допустим, душа – правой руки (или левой, или обеих рук). Потому что когда типичный головастый, но плохо встроенный в жизненный порядок русский мужик “у дома с тремя молодыми березками... прокашлявшись, вытер усы, потом закурил, и светя папироскою, приподнял рукав и взглянул на часы”, то сверился он даже не со временем, а попробовал согласоваться с некими играющими в мироздании, словно рыба, токами, оседлать струю, попасть в ноту. Оттого, наверно, наша поэзия – последняя в мире, дорожащая рифмой.
Десятилетиями преступно оторванный от так называемого широкого читателя профессионал, Сергей Кузнечихин, обустроил свое зимовье по лучшему из возможных разумений, где дружба крепка и без подвоха, женщина – прекрасна, чувственна и благородна, таймень велик размером и переливчат, а доброе расположение принято выказывать поступком.
Однажды в длинной московской беседе мы вышли на прозаика Евгения Попова. Без задней мысли, я сказал какие-то хорошие слова о его творчестве. После вечера дикороссов в Центральном Доме Журналиста Сергей подарил книгу Евг. Попова с авторским автографом, адресованным лично мне. Оказывается, Кузнечихин давно дружит с перебравшимся в Москву красноярцем и вот, безо всяких просьб с моей стороны, решил сделать приятное. Каждый раз, когда натыкаюсь на автограф, представляю не Евгения Попова, которого сам не видел, а Сергея.
На московских вокзалах заканчивается и начинается Россия. Они – окраина. Там, на Ярославском, перед расставанием мы с Кузнечихиным и еще рядом товарищей совершили преступное ныне, а пять лет назад вполне нормальное деяние – попили пивка. Потом я ушёл тоннелем на Казанский. С тех пор, когда слышу “Красноярск”, сразу вспоминаю Сергея Кузнечихина.

Сергей Данилович Кузнечихин

ПРОДОЛЖЕНИЕ РОДА

Палачи, работая ночами,
все-таки находят между дел
время, чтобы самки их зачали,
чтобы древний клан не оскудел.
Лишь бы только самка пахла пряно,
а палачье семя хоть куда,
выживет, пробьется, несмотря на
вредные условия труда.
Он ведь не какой-нибудь алхимик,
в нем мужик остался мужиком,
значит, быть наследникам лихими
от избытка крови с молоком.
* * *

Позднею осенью за день до снега,
До гололёда и прочих невзгод,
Спелые женщины падали с неба,
Медленно падали ночь напролёт,
Опередив затяжное ненастье.
Словно волшебный заоблачный сад
Сбросил листву и плоды в одночасье.
И закружил над землёю десант,
Вне тяготенья, презрев парашюты,
Не признавая законов иных, –
Пёстрые юбки, роскошные шубы,
Лёгкие стайки сорочек ночных...
Медленно падали с ласковым смехом
Из поднебесной загадочной тьмы
Спелые женщины, в ночь перед снегом,
За день до холода долгой зимы.
* * *

Порог

Когда бы не камни, река онемела,
И то, что за день рассказала река мне,
Она бы за век рассказать не сумела –
Когда бы не камни, когда бы не камни.
Легко одолев травянистые мели,
Расслабленно плыли мы ласковым плёсом
Туда, где, казалось, скучали таймени
По нашим весёлым уловистым блёснам.
Почти что вслепую – реки повороты
Причудливей чем у любого лекала.
Но вот, настороженно, словно ворота,
У берега встали щербатые скалы
Поросшие редким корявым багулом.
Ещё поворот. Берега – на суженье.
А дальше – густым нарастающим гулом
Порог заявил о своём приближенье.
Так зверь отгоняет пугающим рыком
Врага от своих несмышленых детишек.
Орлан, над распадком ручьями изрытом,
Степенно круги свои мрачные пишет.
Река всё быстрее. Давно ли плелись мы,
А здесь уже ветер упругий и свежий.
Над камнем струя пролетает по-лисьи
И давит валун, обхватив по-медвежьи,
Вода взбешена, что валун неподвижен,
Ревёт, так, что мы уж друг друга не слышим.
Круги у орлана всё ниже и ниже,
А кедры на скалах всё выше и выше.
Быстрее, быстрее. Вон хариус чёрный
Взлетел над чистинкой и канул, как камень.
Промокли тельняшки и в пене лодчонка,
А речка по глыбам скачками, скачками.
Несёт нас, и по сердцу эта игра нам, –
Лихая с лихвою, но чистая сила.
Мы знали, что здесь не бывает стоп-крана.
Ну вот и допрыгались – шест закусило.
Нас вертит поток и мокры наши лица.
Капризы реки и удачи капризы…
Не верил – поверишь
И станешь молиться.
А берег, как локоть, который так близок.
* * *

Где-то в Небесной канцелярии…

Уже подсовывает лист
С приказом «На покой»
Сутуленький канцелярист
Небесный,
Но такой,
Как наши грешные. Не пьян,
Но пил не только сок,
Однако прячет свой изъян,
Дыша наискосок.
По всем инстанциям пронёс,
В руке дрожащей тряс,
Похожий больше на донос,
Губительный приказ,
Где перечень грехов моих,
Пустая жизнь моя…
И морщит лоб, читая их,
Нахмуренный судья
Но где же список добрых дел?
Он тоже должен быть –
Я очень многого хотел
Добиться от судьбы.
Чернильницу канцелярист
Придвинул для пера.
И перечеркивает лист.
Вердикт: «Давно пора»
Уже в нашлёпку сургуча
Утоплена печать…
И «Смерть Ивана Ильича»
Слабо перечитать.
* * *

ПРИЮТ НЕИЗВЕСТНЫХ ПОЭТОВ

1. ПАМЯТИ ВАЛЕРИЯ АБАНЬКИНА

Неразбавленный спирт без закуски,
Полагаю, не всем по нутру.
Две сестры знаменитых Тунгуски
Мало знают про третью сестру.
О Подкаменной с Нижней повсюду
И статьи, и труды на века.
А Сухая Тунгуска? Откуда?
Не бывает сухою река?!
Если имя на карте не сыщешь,
Значит, кто-то забрел не туда.
Объяснять, что целебней и чище
В неизвестной речушке вода,
Очевидец не хочет - накладно
Унижаться ему задарма.
Не поверили, значит, не надо.
Он сумеет культурно весьма
Поддержать разговор про Титаник,
Про Диану, которую жаль.
Из куста машинально достанет
Спирт с певучим названьем "Рояль".
Не поверили. С ними все ясно.
А с собою? Хоть - вой, хоть – ори!
Сочинительство огнеопасно
Если рукопись тлеет внутри.
* * *

2.ПАМЯТИ НИКОЛАЯ БУРАШНИКОВА

Всегда найдётся, кто срывает
Сто раз отложенный дебют.
И слово в горле застревает,
И меркнет свет…
Но убивают
Не те, которые, добьют.
Они, как правило, приличны
На вид усталые слегка,
Но монотонно, методично,
Расчетливо, издалека,
Следы стирая и улики,
Загонят в тёмные углы
Презрительнейшие улыбки,
Надменнейшие похвалы.
Припомнят даже Пастернака,
Есенинские кутежи…
Обчистят так, что ставить на кон
Придётся собственную жизнь.
И взвинченный, полубезумный
Он сам покорно забредёт
Туда, где выродок угрюмый
Очередную жертву ждёт.
* * *

3. ПАМЯТИ ГЕННАДИЯ КОНОНОВА

Посредине больного, усталого
Века, где молчаливы приметы,
Это надо же выбрать Пыталово
Местом для появленья поэта.
Где заглавное Слово с рождения
Изощренно и хитро пытает.
Не везде прорастает растение.
И поэт не везде прорастает.
Но нелишне напомнить – под пытками
Разглашаются главные тайны.
Обезболивающими напитками
Увлеченья, отнюдь, не случайны.
Человеку нормальному видится,
Что излишен эмоций избыток,
А Пыталово – просто провинция,
Никакая не камера пыток.
Будто не о чем больше печалиться
На Руси, где полполя полова.
Чем поэт от других отличается –
Он не может ослушаться Слова.
Потому и бежать не пытается,
Понимая – себе же в убыток –
Обреченно в Пыталове мается,
Чтоб однажды не выдержать пыток.
* * *

4. ПАМЯТИ АРКАДИЯ КУТИЛОВА

1.
За то, что рано выбрал верный след,
За легкую отточенную строчку
Он должен был погибнуть в двадцать лет,
Но Некто в чёрном выдумал отсрочку.
Отравлен был лирический герой,
А сам поэт разжалован из строя,
И между первой смертью и второй,
Нес на себе он мёртвого героя,
Которого не мог и не хотел
Оставить или тихо спрятать где-то.
И запах обречённости густел,
Бежал за ним, опережал поэта.
Экзотикой всегда увлечены,
Но устают эстет и обыватель.
Друзья редели. Морщились чины.
Шарахался испуганный издатель.
Замками дружно лязгали дома…
Искал подвал, чердак или сарайку.
И лишь гостеприимная тюрьма,
Как милостыню, подавала пайку.
2.
А вы представьте:
Милиционер
Брезгливо озирает сонный сквер.
Труп на скамье.
Не жалко и не жутко.
И все-таки испорчено дежурство.
И разве мог подумать омский мент,
Что этот бомж взойдёт на постамент?!
* * *

5. ПАМЯТИ ВАЛЕРИЯ ПРОКОШИНА

Городские квартиры и сельские избы
Далеки, но значительно дальше от них
Низкорослые русские анахронизмы –
Засыпные бараки окраин глухих.
Точно так же, как дети рожденные в браке,
От нагулянных (я не касаюсь тюрьмы –
Повезло), но рожденные в шумном бараке,
От рожденных в домах отличаемся мы.
Пусть не только у нас тараканы с клопами –
Светлым будущим жить не легко никому.
Но особая, чисто барачная память,
Выдает невозможность побыть одному.
Слишком тесная близость чужого дыханья.
Узость комнат скрывает большой коридор.
И распахнутость, и отчужденность глухая
В наших душах ведут изнурительный спор.
Обнаженность развешанных стираных тряпок
И бесстыдство скандалов…
А после того –
Постоянность желания спрятаться, спрятать,
Не конфетку в карман, а себя самого.
* * *

Волкопёс в зоопарке.
Не волк, не собака, но волка лютей,
Глядит на решётку на праздных людей.
Из пасти оскаленной каплет слюна
И, кажется, вот задымится она,
И капли слюны продырявят настил.
И страшно подумать, что может настичь
Тебя этот зверь на дороге пустой,
И серое тело из серых кустов
Метнётся, клыки заблестят, как ножи,
Чтоб кровью утешить обиду на жизнь_
В глазах его слёзы густые, как гной.
Сын пленного волка и суки цепной.
Дитя обстоятельств, где в роли царя
Не похоть овчарки, так прихоть псаря,
И вот: для того, чтобы дать ему жизнь,
Две злобы, две ненависти слились,
Два страха, две страсти, вскипевших весной,
Призрения два, А любви - ни одной.
* * *

УСТАЛАЯ ДУША

А с нею - по -хорошему,
над нею - чуть дыша.
Принцесса на горошине -
усталая душа.
Все угодить стараются,
все няньки сбились с ног.
Дрожит и озирается
израненный комок.
Любую цацку сделают,
лишь только пожелай,
ну а она, несмелая,
пуста и тяжела.
Затравленность звериная
жестока и жалка,
и пусть гора перинная
почти до потолка.
Улечься не отважится,
и мнится ей одно:
а вдруг не пух окажется,
а стекловолокно?
Слепа и перепугана
Шарахается прочь
туда, где перепутана
с дождем глухая ночь.
* * *

ОКРАИНА

Окраина. Козий горох. Подорожники.
А все-таки город (над почтою - шпиль),
но вот нападение шустрого дождика,
и в грязь превратилась пушистая пыль.
По ставням веселою дробью ударило,
и дождик затих, а затем на реке
пристал катерок и отправился далее.
К домам подошел человек налегке.
Вдоль черного ряда штакетника мокрого,
мостками, промытыми до белизны,
он медленно шел, наблюдая за окнами,
сутулясь от свежести и тишины.
Вдруг пес шелудивый, а может, некормленый,
лениво затявкал на стук каблуков,
и в лужу с поспешностью, слишком покорною,
спустился он с чистых, но гулких мостков.
Потом замолчало животное глупое,
утешась нехитрою властью своей,
а грязь под ногами вздыхала и хлюпала,
и редкие ветви слетали с ветвей.
У дома с тремя молодыми березками
он встал и, прокашлявшись, вытер усы,
потом закурил и, светя папироскою,
приподнял рукав и взглянул на часы.
И, вымыв ботинки с носками облезлыми,
чтоб в дверь не стучать, он вошел со двора:
Потом два сердечка, что в ставнях прорезаны,
зажглись и не гасли уже до утра.
* * *

СЕЛЬСКАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА

В очочках, но всё же мила и стройна,
И строгие платья не портят фигуры.
Уже больше года, как тащит она
Оболтусов сельских к вершинам культуры.
Вопрос задала, а в ответ ни руки,
И видно по лицам, что нет интереса.
До лампочки школьникам образ Луки
Из пьесы «На дне», а задуматься — пьеса
На местные нравы ложится вполне
И вовсе не зря изучается в школе:
Родная деревня завязла на дне
И выбиться в люди — ни силы, ни воли.
Хотя и найдётся с десяток дворов,
Где сытостью прёт через щели в ограде.
Вон, возле окна, второгодник Петров
Любуется свеженькой двойкой в тетради.
Но парень не промах: смекалист, лукав,
А в драке небось и оглоблей огреет.
Чему научить его может Лука?
Такой, не моргнув, доброхота отбреет.
И кряжистый батька всё тащит в семью,
Не брезгуя ни головнёй, ни огарком.
Вчера у Петровых кололи свинью,
А к ночи родитель явился с подарком —
Парного принёс. Напросился на чай
С туманной надеждой на нечто покрепче.
Дотронуться всё норовил невзначай,
Но прятал желанье в степенные речи:
Порядка, мол, нет ни в Москве, ни в селе,
И вряд ли бардак одолеют науки.
И маялись, ныли на шатком столе
Его тяжеленные бурые руки.
Прервав разговора непрочную нить,
Поднялся (как будто из дома позвали)
И вышел, о сыне забыв расспросить,
Но пообещал, что поможет с дровами.
А сын от избытка нетраченных сил
Старательно думает только «про это»,
Ручонки под парту, губу закусил
И лезет глазами за вырез жакета.
Вот взять бы и вызвать нахала к доске.
Да кто его знает — чего отчебучит.
А вечер пройдёт в непроглядной тоске.
Наскучит роман, телевизор наскучит.
Натоплена печка. Перина жарка.
Над дверью на счастье прибита подкова.
И снится всю ночь утешитель Лука,
Не горьковский, а из поэмы Баркова.
* * *

Внезапно возникающие войны
И поиск примиренья по ночам.
Навоевались вроде и довольно,
Не надо придираться к мелочам.
Ну, если хочешь, подмету в квартире
И полку перевешу вон туда.
Достаточно того, что кризис в мире,
В стране бардак (но это как всегда).
Обнимемся, и пусть в года лихие
Не принесут в наш дом ни бурь, ни бед
Любовница моя Стенокардия
И новый твой любовник Диабет.
* * *

Таланта не бывает много.
Соперники высоких туч,
Большие птицы петь не могут,
Их голос жалок и скрипуч.
Без дела клюв не разевают,
Живут предчувствием войны
И даже не подозревают,
Что голосом обделены.
Большие крылья их возносят
В другую высь, другую спесь.
И самки важные не просят
Им нечто нежненькое спеть.
* * *

ЖИЗНЬ АННЫ БАРКОВОЙ

(трагическая поэма)
1901
1922
1934—1939
1947—1956
1957—1965
1976.
* * *

ЗАЗНОБА

Знаю все, моя зазноба,
И рассказ, и пересказ, ––
За тобою надо в оба,
За тобою –– глаз да глаз.
Слухов долго ли надергать,
Карауля у ворот.
Дорисует черный деготь,
Дорасскажет черный рот.
Над тобою роем сплетни
На любой голодный вкус.
Разгуделись мухи, слепни,
Комары и прочий гнус.
Кто-то вкрадчив, кто-то злобен.
Бабы злее мужиков.
Я и сам понять способен
Без намеков и кивков.
Рад забыть бы (да едва ли).
Помню (ты уж извини),
Как твои глаза стреляли,
Как туманились они,
Наливались колдовскою
Чернью (как тут не помочь),
Коль с русалочьей тоскою
Манят в омут, манят в ночь,
А горячего дыханья,
Этот норов, эту прыть
Ни шелками, ни мехами
Не упрятать, не укрыть.
Грудь твоя тебя же выдаст ––
Вольная, как ты сама ––
Что ей тряпочки на вырост?
Что ей лютая зима?
Волновалась. Волновала.
Не желала скуку знать.
Много чувства. Толку мало
Сторожить и ревновать.
Сладким чаем напоила.
И радушна, и мила.
Приласкала, проводила,
А дверей не заперла.
Разберись в печи с обедом,
Дом проветри, пол помой…
Кто придет за мною следом?
Кто ушел передо мной?
Ни пера им всем, ни пуха.
Мне уже не до обид.
Врунья. Стерва. Потаскуха.
Но знобит, знобит, знобит.
* * *
По материалам сайтов:По книгам:
  • Кузнечихин, Сергей Данилович. Где наша не пропадала: 99 историй из жизни Петухова Алексея Лукича. - Красноярск: Сибирские промыслы, 2005.
  • Кузнечихин, Сергей Данилович. Местное время: стихотворения. - Красноярск, 2006.
  • Кузнечихин, Сергей Данилович. Дополнительное время : стихотворения. - Красноярск : Семицвет, 2010.
  • Свойства страсти : русские поэты XX века / сост., [предисл.] Сергей Кузнечихин. - Красноярск : ЛИТЕРА-принт, 2010.
  • Какие наши годы! : поэзия и проза / Агентство культуры адм. Краснояр. края, ГКУК "Дом искусств". - Красноярск: Продвижение, 2006.
  • Кузнечихин, Сергей Данилович. Похмелье : стихи. - Красноярск, 1996.
  • Свеча над Енисеем : стихи красноярских поэтов. - Красноярск : Офсет, 2009.
  • Послание во Вселенную : малая проза красноярских писателей. - Красноярск : Офсет, 2009
  • Русаков, Эдуард Иванович. 60 лет со дня рождения члена Союза Российских писателей России Сергея Даниловича Кузнечихина // Край наш Красноярский : календарь памятных и знаменательных дат на 2006 год / Гос. универс. науч. б-ка Краснояр. края. - Красноярск : ГУНБ, 2005.