Далеко-далеко ушло моё детство, и с каждым годом оно удаляется всё дальше. Туда, как справедливо у нас говорят, на оленчике не съездишь, на самолёте не долетишь. Туда знает дорогу и ходит лишь моя зоркоглазая память. Спасибо ей, что не стала ещё дырявой. Там, в верховьях речки Непы, притоке Катанги — Нижней Тунгуски, матери рек эвенкийских, где-то в сосновом бору зарыта моя пуповина, которая крепче маута-аркана привязала меня к этой древней земле и не даёт мне ни на миг, хотя бы мысленно, оторваться от тех серебристых речек и озёр, задумчивых хребтов и гор, что синеют вдали и куда, видать, укочевали навсегда многие мои давние знакомые и близкие друзья. Не знаю, кого и благодарить — судьбу или Всевышнего, — что я пребываю ещё в этом Срединном мире и остаюсь одним из немногих свидетелей минувшего. Тем сильней моя ответственность перед памятью ушедших. Это-то и заставляет отойти от повседневной суеты, восстановить в памяти слышанное и встреченное, события и лица людей…

Говорят, земля прекрасна всюду, нужно только иметь пылкое влюблённое сердце, зоркие глаза и доброе желание — тогда и она улыбнётся. Только перед равнодушными она нема. Моё открытие мира началось со школы. Первый школьный звонок прозвучал в селении Токма, куда нас, ребятишек, собрали со всех ближайших стойбищ Суринды, Волокна, Хэдэлкита, Ичёды, Ирэскита, Юктэкэна и других мест, чтобы мы научились понимать «мышиные следы», оставленные рукой человека на белой бумаге. Тот медный колокольчик, снятый с шеи оленя, до сих пор звенит в моей душе и напоминает об удивительных людях. Заведующим был высокий мужчина в гимнастёрке, на которой в праздничные дни сверкали боевые ордена и медали. Глядя на него, наши мужики удивлялись, а некоторые осуждающе плевались: занялся «бабьим» дело — взялся сам шить ученикам суконные пальтишки и штаны, чтобы не щеголяли в облезлых паках: на фронте после ранения он был портным. Диво было смотреть и на двух молодых учительниц Анну Феофановну Каплину и Клавдию Павловну Манцветову, выучившихся на учителей. Мы знали, во что одеваются наши вечно занятые матери, а тут по стойбищу ходили две разукрашенные фифы с ярко-красными губами и такими же щеками, в лёгких прозрачных платьях и в остроносых туфельках, увязая в земле каблуками-гвоздиками. Как же они будут дрова-то рубить и за водой ходить?.. Вскоре, оставив туфли в луже около магазина, учительницы нарядились в большущие сапоги и удобную одежду.

У нас был нулевой класс, в котором мы изучали русский язык, а затем уже осваивали грамоту. Те, кому туго давалось ученье, сидели в одном классе по два, а то и по три года и по окончании начальной школы становились уже мужичками, их «академии» на этом заканчивались. Будет охотником, тайга прокормит — радовались родители долгожданному помощнику и кормильцу.

И, как оказалось, были правы. В 60-70-х годах минувшего века эти мужики стали опорой колхозно-совхозного производства. Они не прерывали связи с традиционными занятиями, продолжали жить в обнимку с оленями, с природой, соблюдали традиции, обычаи. Проблемы начались, когда ребятишек стали растить в тепличных условиях, и из бывших кочевников выросли беспардонные иждивенцы и барчуки, не желающие «морозить сопли» в тайге. Но всем хотелось наряжаться в меховые одежды и есть вкусное оленье мясо!

Мне везло на учителей. Ещё со школы помню Александра Андреевича Комарицына, Александра Ивановича Кронштейна. Диану Петровну Жданову, Михаила Петровича Путугира , Глафиру Макарьевну Василевич, Михаила Григорьевича Воскобойникова и других, сыгравших большую роль в выборе моих жизненных дорог. Я рад, что хоть единожды да встречался с легендарными людьми, о ком шла добрая молва среди моих сородичей и старожилов, живших на берегах Нижней и Подкаменной Тунгусок, в Туруханске, Енисейске, Красноярске. Некоторые истории настолько любопытны, сказочны, что порой сомневаешься: правда это или быль? Свидетели уверяют, что правда, ссылаются на документы. Буду рассказывать.

Первая конференция инородцев Сибири была в Омске в марте 1921 года. На второй день работы съезда председательствующий сообщил:

— Только что прибыл делегат илимпейской тайги и срочно просит дать ему слово.

Не дожидаясь согласия зала, на трибуну вышел русский мужик в старой оленьей парке, поношенных унтах — чириндинский батрак Миха Суслов, многие годы проживший среди эвенков. Он почти кричал: «Надо срочно спасать тунгусов — дайте хлеба, соль, чай! Дайте нитки, иголки, котлы! В тайге ничего не стало! Дайте пароход, хоть какой-нибудь, сам проведу по любой реке!..»

И уже летом РУПВОД — районное управление водного транспорта — открыл навигацию по Нижней Тунгуске, отправив грузовое судно до самого устья Кочечума, где ныне стоит Тура. Первый рейс в истории пароходства! Миха Суслов стоял рядом с рулевым Костей Мицким:

Ты на меня не гляди, на реку гляди. В кулак зажимай её, не давай командовать над собой, — говорил он ученику, — Нижняя Тунгуска тебе не чужая, твоя мать Пелагея отсюда родом —

тоже чириндинская. Видишь, судьба-то наша... Крутой перекат будет, покажи реке документы, кто ты такой...

Сам Костя Мицкий — сын ссыльного поляка Александра Мицкого и тунгуски по прозвищу Пеле из рода Удыгир, которую называли русским именем Пелагея. Его детство прошло в кочевых стойбищах и в Туруханске, куда привезли учиться в церковно-приходскую школу. Но Костя как увидел пароходы, никакие учёбы не пошли в голову, захотел быть только лоцманом, ничего больше ему в жизни не надо. Старые капитаны расскажут не одну историю о природном даре Мицкого в знании нравов и характеров всех порожистых притоков Енисея, об умении разговаривать с ними. Никто так и не разгадал, для чего Мицкий бросал за борт щепоть какой-то всесильной соли, способной усмирить водоворот. Он, как шаман, что-то бормотал про себя — и теплоход проскакивал опасные места, не задев дна, где обычно другие скребли.

Его школу лоцманства прошли почти все известные речники. Учениками Мицкого называют себя многие знаменитые судоводители Енисейского пароходства. Капитан-наставник Михаил Алексеевич Чечкин, енисейский речник с полувековым стажем, рассказывает, что Константин Александрович, несмотря на свою неграмотность, был непревзойдённым специалистом, виртуозом своего дела:

— Мицкий умел читать разве что берега Нижней Тунгуски. Зато читал безошибочно и без запинки, как стихи. И нас обучил. Поэт своего дела. Он мальчишкой бечевой тянул по Тунгуске илимки купца Суздалева, гружённые товарами. Каждый камешек, где спотыкалась илимка, запоминал Костя. Позже, уже при советской власти, он стал лоцманить с земляком Сусловым, повёл первые суда к эвенкам теми же берегами, где раньше тащил в лямке по двадцать верст на день...

Старый Миха Суслов снова вглядывался в те же берега, что и в 1921 году, но не с борта грузового судна «Тобол», когда вёз хлеб голодающим инородцам, а с большого шитика. Туру-ханские лямщики согласились идти в тысячеверстный путь при одном условии: если станет лоцманом Суслов. То была экспедиция 1925 года — поиски места, удобного для охотников и пастухов илимпийской тайги, куда ближе всего было бы им проехать за товаром, доставить больного к врачу, суглан собрать, в бане помыться, ружьё починить.

Столицу округа, тогда ещё не называвшегося Эвенкией, — Туру — решили строить в устье реки Кочечум на месте избы купца Саватеева. Потом, подчиняясь законам русской орфографии, это название стало произноситься как Тура. Строевой лес для будущей фактории следующим летом приплавили с верховьев Нижней Тунгуски, из Подволошино, где начал свой путь по Угрюм-реке герой известного романа Шишкова Прохор Громов...

Через год по поручению республики сюда приехал сын Михи Суслова — Иннокентий. А до этого у них был такой разговор. Начал отец:

- Я от тебя никуда, Кеша...

- Нет, пожалуй, это я от тебя никуда, отец...

Иннокентий Суслов был известнейшим человеком среди кочевников Подкаменной и Нижней Тунгусок — организатор первого суглана эвенков в Стрелке-Чуне в 1926 году, восемнадцати культбаз по всему Крайнему Северу, первооткрыватель исландского шпата, первый исследователь падения Тунгусского метеорита. И, наконец, Иннокентий Михайлович был учёным-этнографом. В Ленинграде, на Васильевском острове, где он жил последние годы, была маленькая Эвенкия. Человек, переступив порог его квартиры, сразу попадал в необычный мир: огромная коллекция минералов, собранных в Эвенкии, карты притоков двух Тунгусок, их лоции, составленные хозяином в молодости. Особо близким друзьям он мог показать шаманских духов, идолов.

Будучи уже пожилым человеком (умер в 1971 году, восьмидесяти лет отроду), Иннокентий Михайлович рвался в Эвенкию, на родимую Нижнюю Тунгуску, тосковал. Со стен и письменного стола глядели его друзья, знаменитые в своё время охотники и проводники — Лючеткан, Шилькичин, Ленгамо. Всех, кто заходил, он просил поклониться людям, знавшим его лично, но тут же горестно замечал, что, наверное, теперь не найти никого, кто ходил с ним по эвенкийской земле. Напрягшись памятью, называл неуверенно имена молодых охотников Лаврентия Дженкоуля, Василия Доонова, свидетелей тунгусской катастрофы, вспоминал Николая Каплина, заметив, что брат его Василий был проводником у Вячеслава Шишкова, а отец — Ксенофонт Каплин — сопровождал известного исследователя Севера Александра Чекановского — царского ссыльного...

Ещё в гимназической юности в Енисейске Иннокентий записал рассказы очевидцев тунгусской катастрофы — рыбаков, старателей золотых приисков, ангарских крестьян, находившихся 30 июля 1908 года в тайге, у берегов Подкаменной Тунгуски, вблизи Ванавары, или, как тогда называли многие. Анавар. А через девятнадцать лет возглавил правительственную комиссию по спасению знаменитой экспедиции П. А. Кулика, отправившейся на поиски Тунгусского метеорита. Опять кочевал по тайге с верными проводниками от речки к речке, от одной стоянки оленеводов до другой, попутно интересуясь и записывая множество рассказов о других диковинках и чудесах, которым поражались сами кочевники. Однажды проводник Николай Хирогир привёл его к скале, возле которой валялись осколки небесных камней: «Всесильный Бугуды наслал на эвенков проклятия в виде грома и огня Агды, и он кидал в неба чумы, убивал тунгусов и оленей, палил ягель, ломал лес...» То были россыпи исландского шпата.

Надо признать, что в исследовании Сибири и Дальнего Востока тунгусам принадлежит огромная роль, ибо, начиная с казаков, первых землепроходцев, проводниками по необъятной тайге и тундре у них были только они. Даже известный Дерсу Узала, проводник Арсеньева по дальнему Востоку, был удэгэец — представитель одного из тунгусских племен.

В Туре до 80-х годов прошлого столетия жил Николай Ксенофонтович Каплин, которому тоже по наследству от отца досталось прозвище Каемна — Тощий Карась — и который сопровождал Чекановского. Его брат Василий через сорок лет выводил экспедицию Шишкова с Илимпеи до Ванавары. Это было высокий кряжистый старик, с густо испещренным морщинками лицом, возраст которого невозможно было определить. Я познакомился с ним 1961 году, уже тогда, представляя его приезжим гостям, московским журналистам и знаменитостям, говорили:

— Наш старожил, ему сто лет.

Он мудро, снисходительно помалкивал. Потом ещё почти двадцать лет он оставался столетним. В 1976 году, когда проходила перепись населения, год рождения ему не смогли определить и какой-то, видимо, весельчак в графе о возрасте написал: древний...

Я часто бываю в родимых краях, сижу у костров с рыбаками, оленеводами, встречаюсь в посёлках. И, к великому сожалению многих и многих уже не вижу, отчего становится грустно и печально на душе, хотя понимаю, что ничего не могу поделать А тайга, как в детстве, каждый год принаряжается в зеленый наряд, выглядит совершенно молодой, как душа, и вечная Угрюм-река, несмотря ни на какие перемены, пока продолжает нести свои воды через людские судьбы в века...*