9 ноября исполняется 135 лет со дня рождения Велимира Хлебникова (1885—1922)

             Его герметическая поэзия и легендарная судьба  всегда привлекала особое внимание поэтов, ученых, читателей. А. Лурье писал: «По своему … облику Хлебников был близок эксцентричным и фантастическим существам, созданным Э.Т.А. Гофманом. Как и от этих странных существ, от Хлебникова нельзя было ожидать каких-либо трезвых, разумных действий: он находился во власти иррациональной, сказочной стихии, был одержим ею так же, как бывают одержимы этой стихией дети, которые, заигравшись, страстно верят в то, что они и есть индейцы, разбойники, пираты и т.д. Иррациональность Хлебникова происходила главным образом от того, что он был в состоянии перманентного творчества, и обладал даром удивительной творческой непосредственности и свежести: не только мысли и образы, но самые предметы казались впервые явившимися на свет после того, как они побывали в его руках/…/ Хлебников имел привычку неожиданно появляться — свойство фантастических существ. Исчезнув, он оставлял после себя свои тетради и листы с набросками стихов, поэм, манифестов, прозы, математических вычислений и т.д. Часто он не оставлял для себя копии своих работ. Усилиями друзей все это литературное наследие, рассыпанное поэтом, приводилось в порядок/.../» *

                   В 1920 году его ко мне привёл А.Е. Кручёных. Хлебников произвёл на меня странное впечатление. Косматый, лохматый, с длинными нечесаными волосами, со спутанной бородой, высокого роста, он показался сразу же особенным. Было что-то в нем детски трогательное; среди всех кругом него выпячивающих себя Хлебников один был воплощением начала полного забвения себя. В сравнении с ним толстовский Платон Каратаев мог бы показаться человеком с претензиями... Больше всего походил он на дерево, не только характером, но и внешностью. Он был высок и строен, но, как бы извиняясь за свой рост, порою сутулился. Однако, в отличие от недвижных деревьев, Хлебников страстно любил скитаться. Беспечность его была невероятна. На мой ему вопрос, есть ли у него враги, он ответил: „Нет”, а затем прибавил: „Есть; пожалуй, один враг — холод”.

                 Вячеслав Иванов определенно считал Хлебникова явлением необычайным. Один раз он мне сказал: „От Хлебникова пахнет святостью, этот запах святости я чувствую немедленно при входе его в комнату”. А в другой раз В.И. мне сказал, что Хлебников находится между гениальностью и безумием.

               Я не могу ничего определенного сказать ни об уме, ни о сердце Велимира, тем не менее мне, да и не мне одному, было очевидно, что и ум, и сердце его небычайны. Вот кто воистину был новый человек, не нашей породы, даже, казалось, уже не нашей природы. Последнее было, конечно, ошибкой: природа в конце концов его одолела. „Не вынесла душа поэта... ” своего же тела. Душа поэта... нет, больше — душа героя. А Велимир, разумеется, был героем, и я вспоминаю, как на мой вопрос, отчего Вячеслав Иванов, которого он и любил и чтил, не кажется ему идеальным, он ответил: да потому, что его жизнь не героическая.

            В чем же героизм Хлебникова? Да в том, что он был, как никто, свободен и независим. Если ему можно было в чем-нибудь завидовать, так это больше всего в той минимальности “благ”, которыми он вполне удовлетворялся. И в самом деле, не увеличение доходов, а уменьшение расходов — вот что может обеспечить человека и сделать его беспечным.

                Вспоминаю, как однажды при чтении у В.И. мною своего дневника Хлебников заметил, что дневник — это уже мемуары. Писать нужно не дневник, а минутник, и вести эти записи с точностью до одного мгновения.

                 Порою Хлебников совершенно забывал свои стихи; бывало, при нем прочтут стихотворение, и он похвалит какой-нибудь стих и спросит, кто это написал? А потом оказывается, что стихотворение-то самого Хлебникова, а он об этом совершенно забыл. Больше я никогда не встречал человека, у которого бы в такой степени отсутствовало чувство собственности и вообще всякая “ячность”.

              Как-то после моего возвращения из Персии в Баку я встретил Хлебникова грустно бредущим по берегу Каспия.

            — Отчего вы в грустях, Велимир?

            — Хочу в Персию: все едут, а я вот один не еду.

              Вскоре, впрочем, поехал и он. О его “прибытии” в Персию мне, между прочим, рассказали следующее. Уже очень близко от входа в порт Энзели, там, где капитан русского корабля сдает управление персидскому лоцману и при этом, естественно, происходит некоторая задержка, Хлебников, горя нетерпением скорее вступить на легендарную персидскую землю, каким-то способом спустился с парохода и по воде в одежде добрался до берега! Рассказ явно фантастический, и за его достоверность я отнюдь не ручаюсь. Привожу его лишь, чтобы показать, каким Хлебникова представляли близко его знавшие и какими он уже при жизни обрастал легендами.

        …Вероятно, в это время, в 1913—1914 гг., Филонов создал портрет Хлебникова, и поэт описал его, как считают исследователи, в автобиографической поэме «Жуть лесная», датируемой Харджиевым летом 1914 года. Приведем строки из 16-й главки этой поэмы:

            Я со стены письма Филонова

            Смотрю, как конь усталый, до конца.

            И много муки в письме у оного,

            В глазах у конского лица.

            Свирепый конь белком желтеет,

            И мрак залит(ый) (им) густеет,

            С нечеловеческою мукой

            На полотне тяжелом грубом

            Согбенный будущей наукой

            Дает привет тяжелым губам.

            Портрет Хлебникова, о котором здесь идет речь, считается утерянным, но вокруг этого ненайденного портрета существует много загадок. Сохранилось единственное свидетельство об этом портрете—краткое упоминание Крученых в цитированных его воспоминаниях начала 1930-х гг.: «Помню, Филонов писал портрет «Велимира Грозного», сделав на его высоком лбу сильно выдающуюся, набухшую, как бы напряженную мыслью жилу. Судьба этого портрета мне, к сожалению, неизвестна».

                 Прозвище «Велимир Грозный» восходит к автохарактеристике Хлебникова в записи, сделанной поэтом в одной из тетрадей Крученых под шаржем на него художника А. М. Любимова: «Велимир Грозный перед убийством пространства (-цев)», в которой иронически обыгрывается сюжет известной картины И. Репина «Иван Грозный и сын его Иван». (Ср. с мотивом Грозного-отца, навеянном этой картиной Репина, в стихотворении «Я вспоминал года, когда...», 1921; ЯД 188—189).

              Между тем Харджиев, публикуя в 1940 г. поэму «Жуть лесная» в книге Хлебникова «Неизданные произведения», писал в комментариях к этим строкам: «Картина П. Филонова, изображающая коня, была на последней выставке общества художников—„Союз молодежи" зимой 1913—1914 гг.» (НП, 443). Но почему же Харджиев сделал такой неопределенный комментарий и почему не уточнил, о какой именно картине Филонова идет речь в поэме? Ведь конь один из излюбленных образов как Хлебникова, так и Филонова и часто встречается в ранних и поздних работах художника. Известно, что Харджиев в это время (1935—1940) общался с художником и благодарил его за предоставление сведений, возможно, связанных именно с этой поэмой, напечатанной в «Неизданных произведениях» Хлебникова (с. 18). Впоследствии он уже по-другому прокомментировал эти же строки Хлебникова: «Вероятно, в конце 1913 г. П. Филонов написал портрет Хлебникова. Местонахождение этого портрета неизвестно, но о нем отчасти можно судить по стиховому „воспроизведению» в незавершенной поэме Хлебникова „Жуть лесная" (1914)» . Через несколько лет Харджиев снова упомянул об этом несохранившемся портрете поэта работы Филонова и уточнил, что «некоторое представление» о нем дают процитированные выше воспоминания Крученых о художнике."

               Вслед за Харджиевым и другие исследователи считают, что Хлебников в поэме «Жуть лесная» говорит о своем портрете, написанном его другом и единомышленником Филоновым в 1910-х гг., но позже, возможно, утраченном. Однако тщательный анализ поэмы позволяет взглянуть по-иному на этом вопрос, и мы ограничимся лишь предварительными наблюдениями.

            Поэма «Жуть лесная» навеяна недавними воспоминаниями о литературно-художественном подвале-кабаре «Бродячая собака», где Хлебников  часто бывал, и его завсегдатаях, в частности, об Иване Альбертовиче Пуни и Ксении Леонидовне Богуславской, с которыми, как указывалось поэт был дружен. В каждой главке поэмы Хлебников последовательно характеризует посетителей кабаре, шифрует их имена и описывает различные эпизоды из «трудов и ночей» «Бродячей собаки».

               Завсегдатаи кабаре словно становятся участниками маскарада, где во в масках и все спутано, перемешано и закодировано. Почти никто (за исключением трех персонажей) не назван по имени и все происходящее  служит поводом для ряда своеобразных поэтических шарад и загадок, в которых закодированы фамилии, события, цитаты из «чужих» текстов картины и даже даты и т. д. Поэт предлагает читателю то «вопрос сложный», то «головоломку», то «глупую» или «озорную» шутку, то требует «разгадок» и одновременно дает намеки для «догадок». В созданную Хлебниковым систему шифров, на которых построена игра с именами в поэме «Жуть лесная», входят и анаграмматические конструкции. В эти контексте перифраз, криптограмм и анаграмматических загадок следует анализировать и слова Хлебникова о «полотне» «письма Филонова», но это—тема специального исследования, к которой мы надеемся вернуться.

             Среди рукописей Хлебникова, хранящихся в РГАЛИ, есть портретный набросок, сделанный карандашом и изображающий голову поэта в профиль. В ряде статей о художнике этот рисунок безоговорочно упоминается как принадлежащий Филонову. На юбилейной выставке Xлебникова, состоявшейся в 1985 году в Петропавловской крепости в Ленинграде и организованной А. В. Повелихиной, этот набросок экспонировался как портрет (?!) поэта работы Филонова. Прежде всего следует отметить, что это не законченный портрет, а набросок к портрету. В книге Хлебникова «Утес из будущего», изданной в 1988 г. этот набросок также был назван портретом, приписан Филонову и напечатан среди других, несомненных портретов поэта. Однако авторство этого рисунка вызывает определенные сомнения. Набросок головы поэта нарисован на листке, вырванном из тетради, на обороте которого рукой поэта написаны математические формулы и различные заготовки. Среди помет имеются записи поэта, которые позволяют при сопоставлении с другими известными фактами биографии Хлебникова датировать этот рисунок: «22 в Царское село, в воскресенье /…/

             Возможно, эта запись Хлебникова уточняет дату поездки его и В. Каменского к А. Ахматовой и Н. Гумилеву в Царское село в 1913 году. К этому времени следует отнести и данный рисунок.

               Известно, что этот рисунок, изображающий Хлебникова, передал в архив Харджиев, который, вероятно, сообщил, что его автором является Филонов. Однако сам он, неоднократно писавший о Филонове, ни разу не упомянул в печати, что сохранился портретный набросок с поэта, сделанный главой аналитического искусства. Возможно, Харджиев сомневался в авторстве Филонова или здесь были какие-то другие причины. Рисунок сделан нетвердой рукой и не характерен для стилистики Филонова, который тщательно прорисовывал, следуя своему принципу «абсолютной сделанности», каждый миллиметр, каждый «атом» изображаемого им лица или предмета. Как нам кажется, рисунок представляет собой перерисовку (кальку) какого-то другого рисунка, так как на обороте отчетливо видны следы от продавливания карандашом. Все эти обстоятельства и вызывают определенные сомнения в том, что его автором является Филонов. По-видимому, вопрос об атрибуции рисунка Филонову следует считать открытым, во всяком случае он требует тщательного изучения, взвешенной и всесторонней аргументации.

             В мифопоэтической повести «Ка», которую Хлебников закончил в феврале— марте 1915 года, а начал, вероятно, в 1914 г. или ранее, есть персонаж— художник, о котором герой повести рассказывает: «Я встретил одного художника и спросил, пойдет ли он на войну? — Он ответил: „Я тоже веду войну, только не за пространство, а за время. Я сижу в окопе и отымаю у прошлого клочок времени. Мой долг одинаково тяжел, что и у войск за пространство". Он всегда писал людей с одним глазом. Я смотрел в вишневые глаза и бледные скулы. Ка шел рядом. Лился дождь. Художник писал пир трупов, пир мести. Мертвецы величаво и нежно ели овощи, озаренные, подобно лучу месяца, бешенством скорби» (V, 50—51). В примечании к повести Хлебников сообщает, что в этом эпизоде он описал Филонова. Любопытно, что в черновике последней редакции поэмы Хлебникова и Крученых «Игра в аду» также упоминается Филонов и его картина «Пир королей»: «Тот пишет холст / И труп за трупом...»56

                  Здесь интересны не только сам факт включения художника в «историческую повесть» и характеристика его картин, но и то — и, быть может, это самое главное — что Филонов в своих работах ведет войну «не за пространство, а за время», а также ставит и решает те же задачи, что и автор повести «Ка». Проблема времени, идея победы над временем, попытка связать, соотнести прошлое, настоящее и будущее—одна из главных тем  в творчестве Хлебникова, и именно ей посвящена повесть «Ка». В сложную мифопоэтическую структуру повести, где сдвинуты различные пространства и исторические эпохи, Хлебников вводит художника (Филонова) и сопоставляет его с главным героем Ка, борцом за время, которому  «нет застав во времени». И здесь важен не только сам факт упоминания  Филонова, а то, что автор повести продолжает размышлять о нем и немотивированно включает его в художественный текст. При этом Филонов  становится не просто одним из многочисленных персонажей повести, а художником-философом, который выступает своеобразным двойником автора, его alter ego. Хлебников сопоставляет художника с центральным персонажем повести — реформатором древнего Египта фараоном Эхнатеном (Аменофисом IV), имеющим, по его мысли, в последующих поколениях ряд двойников, одним из которых является сам Хлебников./…/*

 

 

 

*Мир Велимира Хлебникова. Статьи. Исследования (1911-1998). – М.: Языки русской культуры, 2000. -С. 659-663